Черно-белый танец - Анна и Сергей Литвиновы

– И ты просто ушел оттуда? – недоверчиво спросила она.

– Да. Мы с его женой затащили его в дом. А потом… Потом я развязал ему руки. Он так и не очнулся… Его жена собрала вещички. И мы вместе с ней поехали на станцию. Она решила вернуться домой. Оставила его одного. Наконец-то.

– А если он… – начала спрашивать Настя, но осеклась.

Арсений понял ее мысль, подхватил:

– Что – «если он»? Пойдет в милицию? Решит все рассказать?

Настя испуганно кивнула.

– Ему никто не поверит. Видела бы ты его!… Он полный псих. К тому же – если человек спасал себя, и прятался четыре года – он и дальше будет жалеть свою шкуру. – Сеня категорически покачал головой: – Не пойдет он ни в какую милицию.

– И ты?… – вглядываясь в бледное лицо Арсения, спросила Настя. – Ты не станешь мстить?… Никому?…

– Кому мне мстить? – криво усмехнулся Арсений. – Твоей матери? Но это же твоя мать… И бабушка моего сына. Уж я-то… Я точно никогда никому ничего не скажу. Никогда.

* * *

И тут с Настей случилась настоящая истерика.

Мрак за окнами казался ей в тот момент продолжением мрака, царящего в ее душе. И чудилось, что теперь так бесприютно-черно будет всегда. И никогда не наступит рассвет. Никогда не взойдет солнце.

Она слишком многое перенесла за сегодняшний день. Слишком о многом узнала.

Весь ее мир – пусть несовершенный, но удобный, комфортный – разлетелся на осколки. Она столько лет приспосабливалась к нему, выстраивала его под себя, пользовалась им, а теперь…

Теперь вся ее жизнь, казалось, взорвалась – и погребла ее под лавиной черных обломков. Близкие для нее люди, и формально, и по крови – Эжен, мать – оказались мерзавцами, предателями, убийцами… Это было настолько страшно и гадко, как если бы они оба, и Эжен, и мать, в одночасье превратились в мерзких, скользких, отвратительных тварей.

И еще: несмотря на то, что она выкрикивала, что не верит, не может поверить, что главной преступницей оказалась ее мать – в глубине души она понимала: именно мать могла совершить это убийство. Самое страшное из существующих преступлений – убийство собственных матери и отца.

Именно она – могла: ровная, спокойная, не знающая жалости ни к кому, кроме себя. Не сострадающая никому, кроме себя.

У матери – каким-то чутьем понимала Настя – наверное, могла бы дрогнуть рука, когда бы ей пришлось убивать родителей – самой… Вот тогда бы она, пожалуй, отступилась. Но, наверное, отступилась бы не из-за любви или жалости. Отступилась бы из-за врожденной брезгливости. Из-за страха испытать слишком сильные эмоции. Перепачкаться в крови…

А убить чужими руками… Составить заговор… Найти исполнителя… Придумать ему алиби и навести милицию на ложный след… И подставить другого человека – ненавистного зятя, Арсения… Все это мать, настоящая Мария Медичи, вполне могла исполнить…

И она – исполнила.

В этом у Насти теперь не было никаких сомнений.

Оттого, что Настя сразу поверила в вину матери – и не только потому, что неоспоримыми и безоговорочными оказались доказательства, добытые Сеней – но и оттого, что она слишком хорошо знала материн характер – на сердце у Насти стало еще тоскливей, еще горше.

И Настя расплакалась – беззвучными, злыми рыданиями. Все ее тело содрогалось.

Но рядом был Арсений. И он легонько, ласково держал ее за плечи. И шептал что-то бессвязно-утешающее, и она чувствовала теплоту его рук – и в глубине души понимала, что горе ее глубоко, но все-таки не беспросветно. Что у нее есть он, Сеня. И есть сыночек, спящий сейчас в соседней комнате, и эти два человека – рядом, и они всегда будут с ней, и не дадут ее жизни превратиться в полный мрак.

И где-то, в самой глубине души она ощущала тепло – словно там нарождалось новое солнце: еще не вставшее над горизонтом, но обещавшее рано или поздно взойти – и расцветить новыми яркими красками всю ее жизнь.

Прошло четырнадцать лет. Наши дни

Николенька опередил швейцара – сам распахнул перед Настей дверь. И гардеробщика отогнал: лично помог маме снять пальто. «Моя кровь! – гордо подумала Настя. – Порода!»

Николенькин день рождения они решили отметить в ресторане. В хорошем.

– А почему не дома? – удивилась Настя.

– А потому что не хочу я, чтобы ты весь день возилась на кухне, – сказал муж. – Ты должна быть отдохнувшей, молодой и красивой.

Николенька папу, разумеется, поддержал:

– Конечно, мам! В ресторане – прикольней. И торжественней. Восемнадцать лет все-таки. Дата!

– Да кто бы возражал! – воскликнула Настя. – А в какой ресторан мы пойдем?

– В самый лучший! – хором ответили папа с сыном.

А Настя радостно подумала: «Счастливая я! Многих ли женщин их мужчины водят в самые лучшие рестораны?!»

…Настя с сыном заглянули в зал. Там было пусто. Только сияли идеальной сервировкой столы.

– А папа, небось, в пробке стоит, – предсказал Николенька. – Или нет, не стоит: включил дальний свет и несется по встречной.

– Николай, прекрати! – цыкнула на сына Настя.

– Или вызвал вертолет и сейчас запрашивает посадку на Красной площади! – продолжал балагурить Николенька. – Ну и ладно. Давай садиться. Ты мне пока все будешь рассказывать. Интересно ведь!

…Пока шли к ресторану, Настя рассказала сыну только про Сеню-десятиклассника, абитуриента, первокурсника. Хватит с него пока и этого. Тяжелый, неприятной правды о семье знать ему совсем не обязательно. Узнает когда-нибудь – но потом, много позже…

Хлопнула входная дверь. У входа в зал стоял Сеня, слегка постаревший – по сравнению с теми временами. Немного усталый. Но глаза – такие же озорные, беззаботные, шалые.

Он быстрым шагом прошел к их столику:

– Извиняйте, дамы и господа. Заторы! Еле пробился! И с голоду умираю!

Официант, расслышавший последнюю фразу, кинулся к их столику со всех ног. А Настя блаженно вытянулась в удобном кресле.

«Все-таки отравлена я красивой жизнью. Отравлена до мозга костей».

Арсений наклонился и вытащил из-под стола огромный букет роз. Очевидно, заранее договорился с администратором ресторана…

– Поздравляю тебя, моя королева.

Он подал букет Насте.

– И тебя, мой сын, поздравляю. – Сеня протянул Николеньке запечатанный конверт из плотной бумаги. – Только, чур, до конца вечера не открывать. И вина не пить. Тогда сможешь воспользоваться подарком сегодня же.

– Ой, папа!… – завопил Николенька. – Я понял! Понял! Спасибо!… – сын бросился отцу на шею. – Какая она?! – затормошил он Арсения. – Ну, скажи, какая?!