Змеиное гнездо - Томас Гиффорд

Здесь не было токсичных отходов, не было угрозы адского взрыва или прорыва реактора, здесь не родится поколение детей без рук и с двумя головами… здесь имели дело со средствами связи, с информацией, со спутниками. Славный, чистенький мир.

Тогда ему, решил Бен, отводится роль змия. Добро пожаловать в Эдем, дружище. Ему предстоит переиграть Святого Боба, а единственная карта на руках – «Колебатель Земли». Ее придется вбить, как кол в сердце.

В кафе отеля Дрискилл заправился «завтраком фермера» и обратил внимание на здешний необычный подход к кормежке. Он точно перечислил, что хотел получить: пару яиц, пару кусочков ветчины, пару оладий и шесть унций свежего апельсинового сока. Ему принесли четыре яйца, четыре куска ветчины, четыре оладьи, двенадцать унций сока, густого от мякоти и к тому же холодного. Штука в том, что они подавали ровно вдвое больше, чем заказывали.

– Это и значит «завтрак фермера», – серьезно объяснила ему улыбающаяся девочка-официантка. – В наших местах просыпается аппетит.

– Вы местная?

– Ну конечно. Мы все местные. Мистер Хэзлитт гарантирует всем школьникам после девятого класса работу на лето – если они захотят. Носильщики клюшек для гольфа, озеленители, рабочие в городской газете, помощники по дому для больных и стариков… жить здесь здорово!

– А родители ваши чем занимаются?

– Вообще-то папа – редактор газеты, а мама – управляющая яслями.

– А вы, бьюсь об заклад, заводила в команде болельщиц.

– Пожалуй, мне это подходит.

– Наверное, все здесь рады, что Хэзлитт выставил свою кандидатуру на демократический съезд?

– А вы бы не радовались? Я хочу сказать, мы-то его знаем. И вы сами видите, он о нас неплохо заботится, верно? – Она отошла, чтобы обслужить другого посетителя, и Дрискилл оставил ей щедрые чаевые. В два раза больше, чем оставлял обычно. По справедливости.

Он нашел площадку для пикников в парке на берегу Бэкбон-Крик. Долго искать не пришлось. Здесь стояло несколько сотен машин, лимузинов и фургонов телевизионщиков, а репортеров собралось столько, будто намечалось Второе пришествие. Дрискилл без труда затерялся в толпе гостей.

Солнце сияло, в голубом небе белели пушистые облачка, ветерок с равнины шелестел листвой. Ивы склонялись к воде, по поверхности скользили водомерки, а дубы, клены, хлопковые деревья и платаны затеняли дорожки парка. По реке катались на лодках. Дрискилл вслед за людским потоком прошел вдоль берега и оказался перед ярко раскрашенной трибуной. Ее со всех сторон окружали телекамеры, а на ярко-зеленом ковре расставили добрую тысячу складных стульев. Сидячие места были огорожены канатом, охранники держались незаметно и никому не мешали. Между двумя высокими акациями висел рукописный плакат: «СЕГОДНЯ ВЕЧЕРОМ СЛУШАЙТЕ ВЫСТУПЛЕНИЕ КАНДИДАТА БОБА ХЭЗЛИТТА». Боб собирался сегодня снова показаться по телевизору: последний призыв к битве перед съездом. Стоявший на трибуне режиссер обсуждал с техниками проблемы звукопередачи. К фургону спутниковой связи, затаившемуся среди деревьев, тянулись кабели.

Бен прошел дальше, обошел большую толпу, жующую жареные на гриле сосиски, грудинку и окорок с тоннами гарнира и галлонами пепси, коки и лимонадов, и за ней, на полянке, окруженной цепью охранников, обнаружил главное событие дня. День рождения.

Оказавшийся рядом охранник, одетый в спортивный костюм и свободную рубашку, плохо скрывающую рацию и подмышечную кобуру, вежливо остановил его и достал откуда-то металлоискатель. Бен назвался.

– О да, мистер Дрискилл, мы вас прекрасно знаем, – улыбнулся ему сверху вниз высокий охранник. – Мистер Хэзлитт особо распорядился позаботиться о ваших удобствах и пропустить вас на семейный праздник. – Он кивнул на прикрытый козырьком телемонитор. Тот во весь экран изображал лицо Дрискилла. – Идемте, я проведу вас за оцепление.

Столы для пикника, застеленные скатертями в красно-белую клетку, большие кувшины с лимонадом, запах барбекю, миски с овощными салатами, фруктами и фруктовыми салатами и с картофельным салатом, аромат лосьонов для загара и печеных бобов – все было превосходно. Рядом играли в софтбол, перекликались дети, стукала по мячу бита, ребятишки сломя голову бросались к базам. Бен стоял, озирая разворачивающиеся перед ним сцены, и вспоминал «Марсианские хроники» великого Рэя Брэдбери. Здесь были свои «Марсианские хроники».

Ему казалось, он шагнул за занавес, повинуясь манящему пальцу из палатки странного, искажающего время базара, и оказался вне времени – или в ином времени, где играют на банджо и квартет парикмахеров исполняет «Вниз по старому мельничному ручью» и «О, золотые туфельки». Ему вспомнились космонавты Брэдбери, попавшие в городок своего детства, где ждут мамы и ничто не изменилось за прошедшие годы, мир полон уюта и заботы, где все хорошо и не о чем беспокоиться, где живы все надежды маленьких городов и пахнет испеченным мамой хлебом и горящими осенними листьями, а дети раскачиваются на подвешенной к ветке старого дерева шине. Мама кричит с крылечка, что пора ужинать, а папа сидит с газетой в мягком кресле, и люди добрые и желают тебе добра, потому что мир добр, и главное в нем – твоя жизнь и жизнь городка, а не то, что происходит в Турции, Китае или Сибири.

Дрискилл наблюдал за разыгрывавшейся перед ним сценой: игра в софтбол и запах жарящейся на углях закуски, голоса поющего квартета – это было хорошо. Он понимал, что это хорошо, даже полоумный понял бы, как это хорошо. Только это было не настоящее. Все создавалось и разыгрывалось ради старой матушки одного миллиардера, крошечного мешочка костей, украшенного пучком снежно-белой седины. Она сидела в инвалидном кресле, одетая в матросскую блузу, синюю юбку и синий пиджак. Она тяжело клонилась на сторону, углы губ обвисли, но глаза стреляли по сторонам, их бледная голубизна в такой старой жестянке наводила на мысль о совершенно ясном зрении – или почти полной слепоте. Она по-птичьи вертела головой, порой открывала рот – кажется, это был смех. Между двумя высокими, как башни, стогами сена висел плакат: «100 лет счастья, мама!!!». Сиделка, стоя рядом, кормила юбиляршу нарезанным на кусочки гамбургером и давала с ложечки фруктовый салат. Если сиделка загораживала ей вид, старуха встряхивала головой, будто старая птица, выбивая из руки женщины ложку или вилку. Потом каркала на сиделку сухим и жестким, резким, начальственным тоном и оглядывалась на сына:

– Бобби… Бобби… иди сюда, ты нужен мамочке.

Операторы старались держаться как можно незаметнее, снимая традиционную семейную сценку и прилагая все усилия, чтобы капризная старая дама выглядела любящей и благодарной своему могущественному сыну. Присутствовали и люди, которых Бен счел родственниками. Они суетились, а Хэзлитт дружески болтал со всеми, одним своим присутствием подавляя всех этих мужчин и женщин, которые, надо думать, либо работали на него, либо всей душой мечтали работать. Все были в костюмах для отдыха и взмокли как мыши, особенно женщины в широких юбках и крестьянских кофтах, возившиеся с угощением для пикника в ожидании своей очереди. Одна за другой они подходили к старухе, склонялись, позволяя коснуться себя сухой, как птичья лапа, рукой, потом склонялись еще ниже для поцелуя в лоб, после чего она резким движением морщинистой руки отгоняла их от себя.