"Штрафники, в огонь!" Штурмовая рота - Владимир Першанин

– Под дурачка валяет. Пропил какое-то шмутье и получил два месяца штрафной роты.

– Строго с ним обошлись.

– У него это как болезнь. Ловили, прощали, а затем влупили как следует.

– Вояка из него, похоже, не очень…

– Воспитываем, – коротко отозвался плотный, с крепкими кистями рук старший сержант. Перехватив мой взгляд, заверил: – Да не кулаками. Пока словесно.

Левченко и Осин рассказали о тех бойцах, которые требовали наибольшего внимания или, проще говоря, не вызывали доверия.

– Те, что в самоволки бегают, ерунда. Знают, что скоро в бой. Торопятся надышаться. А вот на эти рожи следует обратить внимание.

Хорошо запомнился Борис Пикалов, кличка Пика. Был за что-то судим, попал на фронт, где неплохо воевал и был награжден орденом Красной Звезды. В компании с двумя приятелями изнасиловали женщину. Вырвавшись от них, она убегала босиком по снегу, а пьяный Пикалов и его приятели стреляли ей вслед. Женщина умерла, получив несколько ранений. Двоих насильников приговорили к расстрелу. Пикалова, возможно, спас недавно полученный орден. Он получил десять лет лишения свободы с заменой на три месяца штрафной роты.

– Сволочь, – коротко отозвался о нем Василь. – Сразу влез в блатную компанию, хотя заслуг воровских не имеет. Рвется изо всех сил выжить. Говорят, за ним и раньше водились делишки.

Другой достопримечательностью взвода был тридцатилетний боец Терентьев, отсидевшийся в тылу и служивший полицаем. Ходили слухи, что он принимал участие в расстрелах, но доказать вину не смогли. Зато Терентьев предъявил справку от партизан, что помогал им. В справку верили мало. Перед приходом наших войск такой «липой» обзаводились многие полицаи, не сумевшие по каким-то причинам удрать с немцами.

В особом отделе ему выбили с полдесятка зубов и продержали месяц в подвале. На прием к особистам приходила жена Терентьева с детьми, приводили односельчан, которые подтвердили, что он «мужик не вредный и людей не обижал». Терентьев тоже получил десять лет с заменой на три месяца штрафной роты. Максимальный срок. Во взводе ему не верили. В первую же ночь сильно избили, а кличка «полицай» висела на нем вместе с пьяными обещаниями шлепнуть в первой же атаке.

Имелся во взводе и разжалованный майор Зеленко, служивший на высокой хозяйственной должности при штабе дивизии. Жил в свое удовольствие, приворовывал, наел сытую морду, менял кладовщиц и телефонисток, пока не сменили комдива. Новый командир дивизии, из фронтовиков, оглядел ордена и медали упитанного тылового майора, добротный мундир из первосортного сукна и назначил ревизию. Накопали много чего.

Майора разжаловали, отобрали ордена и отправили на два месяца в штрафную роту. Здесь ему, согласно Уставу, заменили суконный мундир и хромачи на поношенную солдатскую одежку и погоны рядового бойца. Зеленко притих и ничем не выделялся. Но Левченко относился к нему настороженно, подозревая, что тот будет искупать свою вину не в бою, а постукивая в особый отдел на сослуживцев.

– Ты с этим боровом осторожнее, – советовал он. – Не зря тишком в штаб бегает. От одного наступления сумел отвертеться, в санчасть с приступом залег. Ждет, пока шестьдесят дней пройдут. Только хрен ему! Искупать свое паскудство все равно заставим.

– Он уже на борова не похож, – засмеялся я. – Похудел на наших харчах.

– С перепугу он похудел. Я его каждую неделю штык чистить заставляю. Он штыковой атаки как огня боится, – сказал Левченко и спросил меня: – Слава, этот майор, наверное, к тебе уже приходил? В каптеры рвется.

– Приходил не приходил – какая разница. Будет воевать, как все.

Я, действительно, имел долгий и неприятный разговор с разжалованным майором. Унизительно и подобострастно вел себя Зеленко. Обещал всякую поддержку, когда искупит вину и вернется на свою прежнюю должность. Позже я пойму психологию таких людей, привыкших и научившихся ценить хорошую благоустроенную жизнь со всеми ее удовольствиями. Ему было что терять, и он, действительно, уговаривал меня назначить его каптером. Я с трудом выставил Зеленко из своего маленького кабинета. Осталась брезгливость. Разве можно так унижаться в сорок лет перед мальчишкой-лейтенантом.

Несмотря на то что рота уже насчитывала три с лишним сотни бойцов, запас оружия был невелик. В опечатанном ружейном парке хранились десятка три винтовок, несколько автоматов и небольшой запас патронов. Пистолеты и наганы носили офицеры, часть сержантов, а винтовки выдавали постовым. Левченко заверил, что проблем с оружием не будет. На передовой получим винтовки, пулеметы, гранаты, даже противотанковые ружья, если начальство расщедрится.

Что еще запомнилось в первые дни?

Познакомился получше со своими помощниками. Матвей Осин был штрафником, хотя и занимал должность помкомвзвода и командира отделения. В других взводах тоже большинством отделений командовали штрафники, конечно, не бывшие полицаи или уголовники.

Матвей был родом с Алтая. Высокий, широкий в плечах, несколько медлительный, он рассуждал неторопливо и к любому вопросу подходил по-крестьянски обстоятельно. От него я получил немало дельных советов. Причем сам он с советами не лез, но охотно делился своим опытом, когда я задавал вопросы.

Я не спрашивал, как он попал в штрафную роту. Глядя на его добродушное лицо, зная, что Матвей семейный человек, имеет троих детей, хотелось думать, что сержант где-то случайно оступился. В принципе, так оно и случилось.

Матвей Осин после гибели офицеров исполнял обязанности командира стрелковой роты. Получил приказ, несмотря на потери, удерживать позиции. От роты осталось всего ничего, боеприпасы кончались, а приданные роте полковые пушки куда-то исчезли. Чтобы спасти раненых, остатки роты (и себя тоже), старший сержант Осин дал приказ на отход.

По дороге встретили посыльного офицера на мотоцикле, который, угрожая автоматом, пытался повернуть бойцов назад. Осин объяснил ему ситуацию, но офицер, не вылезая из коляски, чтобы не испачкать сапоги, дал очередь под ноги. Одна из пуль рикошетом задела и без того уже раненого бойца.

По существу, остатки роты взбунтовались. Перевернули мотоцикл, избили офицера, вываляли его в грязи и, отобрав автомат (пистолет оставили), прогнали прочь. Начали митинговать, что делать дальше, но Матвей сумел взять бойцов в руки. Объяснил, что любое массовое выступление карается жестоко. Могут просто расстрелять всех на месте. Пришлют комендантский взвод и перебьют из пулеметов.

Осин проявил крестьянскую хитрость. Оставшимися бинтами и разорванными нательными рубашками перемотали все раны, даже царапины. Посыпали повязки пылью, чтобы не выделялись, и Матвей повел людей снова к траншеям.

Через час, действительно, приехал комендантский взвод. Особисты, политработники привезли с собой кое-как очищенного от грязи лейтенанта, стали разбираться. Не миновать бы Осину, как старшему в роте, расстрела. Но он вел раненых, перевязанных тряпьем бойцов не в тыл, а на передовую, воевать.

Все упорно отрицали, что били лейтенанта, а перевернулся он сам. И, утопив в грязи автомат, куда-то убежал. Старший из особистов ситуацию сразу уяснил. Отведя лейтенанта в сторону, шепотом спросил: