"Штрафники, в огонь!" Штурмовая рота - Владимир Першанин

– Хоть бы отмель и речку без шума проползти, – выразил общую мысль Фалин.

А Левченко, гася окурок о снег, мрачно предрек, что если не помогут минометы и артиллерия, ни хрена толку не получится. Разведчику надоело слушать наши разговоры. Что надо, он передал. Повесил на плечо автомат и, пожелав удачи, пошел к себе.

Раздали гранаты. В основном РГ-42, легкие, удобные в наступлении. «Лимонок» досталось немного, но они и не нужны в атаке. Хотя эффект от них большой. Притащили ящики со старыми гранатами РГД-33, которые я не любил из-за сложности. Бывалые бойцы с ними управлялись легко, а новички побаивались. Если случайно встряхнуть поставленную на боевой взвод РГД-33, то она могла взорваться через четыре секунды прямо в руках.

В действиях штрафной роты очень многое зависит от командира подразделения, которому мы приданы во время наступления (бывает, и обороны). Левченко рассказывал, попадались такие, кто потирал руки, встречая три-четыре сотни штрафников, которыми можно расчистить путь, а по их трупам вырваться вперед. Порой бросали в бой без всякой подготовки на матюках и угрозах: «Трибунал! Расстрел! Попробуйте только залечь!»

Подобная практика к хорошему не приводила. У капитана Тимаря характер крепкий, на нем не поездишь. Но и он вынужден был иногда подчиняться дуракам в полковничьих погонах. Большие звезды не желали понять, что прислали на подмогу не смертников и не пушечное мясо, а обычных бойцов, допустивших те или иные прегрешения. Если при неумелом руководстве погибнут штрафники, то атаковать и наступать все равно придется солдатам стрелкового полка.

На этот раз командир полка попался нормальный. Подполковник в длинной кавалерийской шинели поставил общую задачу, указал Тимарю на сильные и слабые места в обороне противника. Нам была обещана огневая поддержка батареи полковых «трехдюймовок», 82-миллиметровых минометов и взвода станковых пулеметов «максим». Время выбирать не приходилось – только под утро, когда лед еще крепкий.

Вечерняя атака была бы для нас более удобной. В случае неудачи, если застрянем на нейтралке, – впереди целая ночь. Но к вечеру ледяная поверхность речки покрывалась талой водой от разрывов снарядов и мин, которыми в течение дня разбивали лед.

Командир полка, оставив нам начальника штаба, пошел по своим делам, а Тимарь упрямо допытывался, почему нельзя помочь нам тяжелыми 120-миллиметровыми минометами. Начштаба полка, молодой майор, помялся, может, хотел соврать про недостаток боеприпасов. Не выдержав взгляда Тимаря, пробормотал, что не разрешено применять крупные калибры по приказу начальника артиллерии корпуса. Возможно, это было связано с предстоящим наступлением фронта. Николай Егорович, по званию ниже начштаба, но обладавший правами командира отдельного полка, попросил:

– Не получится без сильного удара. Хотя бы полсотни мин «стодвадцаток» и три-четыре залпа из гаубиц. Грохотом фрицев на десяток минут оглушить, а через десять минут мы уже на том берегу будем.

Начштаба промолчал.

– Понимаешь, майор, – жестко давил наш ротный, – мы пойдем все равно, у нас выхода нет, дашь ты свою сраную артподдержку или нет. Пойми одно. Нас уже заранее с учетов поснимали. Завтра к полудню, дай бог, если четвертушка от роты останется. Но ведь следом вы пойдете. Ладно, оставим пустой разговор. Не жалей хотя бы мин к батальонным минометам.

– Дам, что смогу, – заверил майор. – Гранат еще подброшу. Батя разрешил вам трофейные автоматы передать. Штук двенадцать.

Ну, вот она и атака! Закончившаяся, едва начавшись. Сорок с небольшим бойцов и сержантов моего взвода, оставшиеся в живых, лежали, зарывшись в снег под обрывом. Не меньше сорока человек лежали мертвые на откосе и наверху, когда до вражеской траншеи оставалось всего ничего. Мы крепко там схватились, но нас смахнули пулеметным огнем.

Те, кто совсем потеряли головы и побежали назад через речку, остались на льду – еще два десятка тел, раскиданных между полыньями от мин и снарядов. До отмели на левый берег добрались и спрятались среди поваленных деревьев и в кустарнике очень немногие. Может, десяток бойцов, а может, и меньше. Вот и весь мой взвод.

Из немецких траншей старательно сыпали мины, пытаясь добить оставшихся в живых. Нас защищал отвесный, подмытый снизу обрыв и наметенный снеговой откос метра два высоты. Поставленные на вертикальную наводку 80-миллиметровые минометы давали при стрельбе большой разброс, а чтобы достать вжавшихся в глинистую стену людей, требовалось бросать мины с большой точностью.

Целиться и вести огонь мешали немцам с левого берега (не обманул подполковник!) наши батальонные минометы. Угодили пару раз удачно. Наверху с такой силой рванул немецкий боезапас, что мы ощутили толчок сквозь многие метры земли. Немецкие минометы замолчали. Установилась временная тишина. Только стонали и матерились раненые, а немцы прикидывали, сколько штрафников осталось в живых и чего от нас ждать.

После передышки попытались достать гранатами. Противопехотная граната М-24 с деревянной рукояткой длиной тридцать сантиметров, удобная штука для дальних бросков. Мне приходилось видеть, как крепкий тренированный боец швырял ее метров на семьдесят. Для большинства такое расстояние слишком велико. Из траншеи мало кто зашвырнет «колотушку» дальше, чем на полсотни метров.

«Колотушка» звучит в моих словах без тени пренебрежения. Сейчас эти удобные немецкие гранаты смертельно опасны. Они падают на смерзшийся снег, катятся и взрываются, не достигнув обрыва метров десяти. Осколки сыплются сверху, не причиняя вреда. Но если найдется ариец посмелее и подползет ближе, гранаты станут взрываться у нас на головах.

Подползти им не дает пулеметный огонь «максимов» и винтовочные выстрелы. Нас поддерживает полк и оставшиеся в живых штрафники. Я уверен, что пока жив Николай Егорович Тимарь, на произвол судьбы остатки взвода не бросят. Только и фрицы все равно найдут способ сократить нас до нуля.

Подсчитали личный состав. Нас сорок четыре человека. Из командиров со мной Левченко, Матвей Осин и Султан Бакиев. Командир отделения Крючков погиб наверху, четвертый сержант лежит на льду, рядом валяется автомат. Он один из первых, кого срезали пулеметной очередью в начале атаки. Тяжелораненых у нас двое. Это те, кто не могут двигаться и, наверное, долго не протянут.

Еще человек восемь имеют легкие ранения, я включаю их в список тех, кто сможет воевать дальше. А воевать нам придется очень скоро. Курим, вяло переговариваясь:

– Попали в дыру, епть!

– Да, отсюда без подмоги не вылезешь.

– Где она, твоя подмога? Вон на льду лежит. Вороны уже клюют.

Вороны, действительно, не обращая внимания на стрельбу, подбираются к мертвым. Одна уже расклевывает пробитое пулей лицо. С левого берега стучит выстрел. Ворона с карканьем тяжело взвивается вверх. Боец рядом со мной старательно выдалбливает лопаткой нору в обрыве. Его примеру следуют остальные. Я тоже извлекаю из чехла лопатку и разгребаю льдистый снег с вмерзшей травой.

Одинокая мина, словно натягивая струну, набирает высоту. Застыв на самой верхней точке траектории, трехкилограммовая стальная тушка с воем летит вниз. Я замираю, чутьем угадывая, что она летит в нашу живую цепочку. Грохот, столб снега и отчаянный крик. Все замирают.