Школьные годы - Георгий Полонский

«Беларусь». Уже тлела резина на его больших колесах и занималась электропроводка мотора. Трактор стоял одинокий и жалкий, обреченный на гибель, слишком большой и тяжелый для того, чтобы его можно было сейчас спасти, когда вот-вот могла обрушиться крыша.

Но считают ли что-нибудь невозможным семнадцатилетние ребята? Во что бы то ни стало они решили вытащить трактор из огня.

С огромным трудом они сдвинули трактор с места и на несколько шагов откатили к воротам. К ним присоединилось еще несколько молодых рабочих МТС. Но дальше трактор не шел: он уперся в тлеющие балки на полу. Пришлось расчищать дорогу.

— Спасайся! — донесся с крыши крик пожарников, и тут же с треском и гулом горящие балки рухнули вниз.

Рабочим и школьникам удалось выскочить из огня. Но среди них не было одного — Саши. С разбитой толовой он лежал рядом с трактором, закрытый горящими балками, и пламя безжалостно и стремительно охватывало его со всех сторон.

В БОЛЬНИЦЕ

Его вытащили из огня без сознания, со страшными ожогами и увезли в больницу.

Когда пожар был погашен, почти вся молодежь Погорюя собралась около больницы — бревенчатого продолговатого дома с двумя выходами и двумя открытыми верандами. Дом этот когда-то принадлежал доктору Илье Николаевичу Васенцову. Здесь всю свою жизнь он лечил крестьян, занимаясь сначала частной практикой. В двадцатых годах он передал дом государству под больницу и сам стал работать здесь главным врачом.

Дом стоял на взгорке, окруженный березовой рощей, собственноручно посаженной много лет назад Ильей Николаевичем.

С высокого крыльца, обращенного на восток, было видно все село с домами, отделенными друг от друга просторными огородами, старая мельница на Куде, длинные крыши и высокие заборы птицеводческой фермы да широкий, занесенный снегом тракт, врезавшийся в густую, непроходимую тайгу.

К молодежи, толпившейся у крыльца больницы, несколько раз выходила медицинская сестра Софья Васильевна, необыкновенно полная женщина, одетая в узкий, обтягивающий ее фигуру белый халат. На голове у нее была белая медицинская шапочка, надвинутая на лоб. Походила Софья Васильевна больше на повара, чем на медицинскую сестру.

Тяжело ступая, она выходила на середину большого крыльца, застланного половиком из мелких прутьев тальника, и говорила одно и то же:

— Состояние тяжелое. Ожоги занимают очень большую площадь. Находится в полузабытьи. Около постели мать и доктор Потемкина из города. Доступ в палату строго воспрещен.

Наскоро подоив коров, к высокому крыльцу больницы приходили женщины. Послушав, что говорят в толпе, они вытирали слезы кончиками теплых полушалков и спешили домой.

Колхозники и колхозницы пораньше выходили на работу, чтобы, сделав крюк, забежать в больницу и узнать, как чувствует себя Саша Коновалов.

Пришла и бабка Саламатиха. Она терпеливо простояла у крыльца больше часа, потом обошла вокруг дома, заглядывая в окна с белыми занавесками, и, найдя щелочку, сквозь которую рассмотрела в комнате санитарок, легонько побарабанила по стеклу.

На крыльцо выскочила молодая румяная санитарка в белом платочке, в сером халате и самодельных чирках на босу ногу.

— Ты, милая, передай вот это Прасковье Семеновне. Она подала санитарке теплую бутылку темно-желтого топленого молока с коричневыми пенками. Из кармана старинного плюшевого полупальто клеш с рукавами грибом бабка Саламатиха извлекла сверток промасленной бумаги. — Еще горяченькие, — сказала она, — луковые пирожки. Передай Семеновне, скажи, чтоб ела хоть насильно: силы, мол, беречь надо. Так и скажи, дочка.

Санитарка собралась уходить, но бабка Саламатиха остановила ее.

— Может, и Саше что принесть? — спросила она.

— Куда там! — махнула рукой санитарка. — Он и в себя-то не приходит. Живого места нет у сердешного!

— Ах ты, напасть какая! Надо же такой беде приключиться! — сокрушалась Саламатиха. — А уж парень-то что надо: и ума палата, и обходительный такой, и красоты неписаной…

— Какая уж красота теперь! — ответила санитарка. — Все лицо обожженное. Одни глаза остались. — Она передернула от холода плечами, переступила покрасневшими ногами и взялась за ручку двери. — Ну до свиданьица. Передам все.

— Ах ты, соколик, соколик, далась же напасть такая! — со слезами на глазах говорила Саламатиха.

Не успела она скрыться за воротами, как у больницы показалась Людмила Николаевна. Глаза у нее были распухшие, красный нос сильно припудрен. На ней была шубка под котик, такая же надвинутая на лоб маленькая шапочка, поверх которой надет белый, легкий, как кружево, шерстяной шарфик. В руках она несла сверток, завязанный в салфетку. Мелко семеня своими маленькими ногами в черных чесанках, она пробралась сквозь толпу, поднялась на крыльцо и уверенно открыла дверь.

— Не пускают, нельзя! — раздались голоса.

Но Людмила Николаевна пожала плечами, точно хотела сказать: «Кому нельзя, а кому можно», — и вошла в прихожую.

Услышав стук двери, туда сейчас же выплыла Софья Васильевна и сказала заученную фразу:

— Состояние тяжелое. Ожоги занимают очень большую площадь. Находится в полузабытьи. Вход, товарищ Листкова, строго воспрещен!

— У меня свой халат, — сказала Людмила Николаевна и, расстегнув шубку, показала белый халат.

— Все одно не велено! — строго сказала Софья Васильевна. — Главный врач запретил.

— Но мне необходимо сказать ему два слова.

— Он не услышит ваших слов.

— Ах, я так виновата, я должна сказать ему это! Я только теперь многое в жизни увидела по-другому, только теперь поняла, что на свете есть чистое, большое чувство!.. — И Людмила Николаевна заплакала.

Софья Васильевна ничего не поняла.

— Уходите скорей, товарищ Листкова! — сказала она. — Придет Илья Николаевич — неприятностей не оберемся!

— У вас нет сердца! — сердито выкрикнула Людмила Николаевна. — Все вы бездушные! Это известно каждому.

Софья Васильевна покраснела, обидчиво поджала полную нижнюю губу:

— То-то мы на своих руках и выхаживаем вашего брата, горшки да судна за вами таскаем. Идите, говорю, отсюда, пока Илья Николаевич не вышел!

И она открыла дверь.

— Иду, не кричите! Вот возьмите для него варенье да лимоны из города.

Она протянула Софье Васильевне сверток, доброжелательно улыбнулась ей, будто между ними и не произошло резкого разговора, вышла, осторожно прикрыв за собой дверь.

Софья Васильевна пожала плечами, взяла сверток и покачала головой:

— Куда уж ему лимоны да варенье! Матери разве? Так ей тоже не до этого сейчас.

СЕРДЦЕ И КОМСОМОЛЬСКАЯ ЧЕСТЬ

В школе в этот день все было необычным. Ученики первой смены утром бегали в больницу и опоздали к началу уроков. Учителя не пожурили их и даже не спросили о причинах опоздания: все было ясно без объяснений.

Младшеклассники не давали заниматься десятому классу. Они то и дело открывали дверь в класс и глядели на пустую парту Коновалова, точно надеялись усидеть Сашу на своем месте. Сережка почему-то