Флэшмен под каблуком - Джордж Макдональд Фрейзер

Вверх по лестнице, через широкий коридор; ноги мои налиты свинцом, а тяжелые башмаки хова мерно топают у меня за спиной. Мне эти башмаки никогда не нравились, и я даже тешил себя идеей заменить их на сандалии, вот только не был уверен, выдержат ли последние долгие марши. О, б-ги, неужто в миг, когда жизнь моя висит на волоске, мне и подумать больше не о чем? Двери распахнулись, офицер жестом пригласил меня пройти; не помня себя, я вошел и поклонился, запечатлевая открывшуюся предо мной картину.

Она, черная и невозмутимая, сидела на троне. Было уже далеко за полночь, но будь я пр-т, если на ней не красовалось вечернее тафтовое платье в голубых оборках, и шляпа со страусовыми перьями. Я распрямился, чувствуя на себе ледяной взгляд, но не мог заставить себя посмотреть ей в глаза. Рядом с королевой застыли две служанки, за ними виднелась тощая фигура канцлера Ваваланы, который, вздернув нос, буравил меня своими хитрыми глазками. Фанкануникака тоже был тут – я посмотрел на него, но на черной физиономии секретаря ничего не отражалось. И тут сердце мое упало в пятки, и я едва не вскрикнул.

В стороне, между двух стражников, стоял барон Андрияма. Одежда разодрана, лицо искажено мукой, руки связаны; он едва держался на ногах. На полу перед ним возвышалась зловонная кучка. В уме моем, как вспышка, мелькнуло слово: тангин! Значит, ей все известно. Это конец.

Краем глаза я видел, что она смотрит на меня, теребя пальцами кольцо в ухе. Потом Ранавалуна буркнула что-то, и Вавалана вышел вперед. Седоватая голова и тощее личико придавали ему забавное сходство с птицей. Он заморгал, глядя на меня, как наглый старый дрозд.

– Говори перед королевой, – негромко прокаркал он. – Зачем ты отослал гвардию в Анкай?

Я постарался придать себе озадаченный вид и твердым голосом отвечаю:

– Да живет королева тысячу лет. Я отправил гвардейцев в марш в наказание – они были пьяны и неуклюжи. Как и оркестр, – нахмурившись, я заговорил громче: – Это было невыносимо: я пятерых приказал посадить под арест. Пятьдесят миль с полной выкладкой научат их, как должно вести себя солдату, а если урок не пойдет впрок, отправлю их снова, как только вернутся!

Полагаю, прозвучать должно было убедительно: смесь сдержанного негодования с пристрастием к суровой дисциплине, – но насколько удалось исполнить задуманное, одному Б-гу известно. Вавалана испытующе смотрел на меня, и не он один: черные глаза на неподвижном, как у каменного изваяния, лице под плюмажем не опускались ни на мгновение. Нельзя дрогнуть или выдать страх…

– Их отослали не по приказу этого человека? – спрашивает Вавалана и указывает костлявой рукой на Андрияму, едва стоящему между стражей.

– Барона Андриямы? – удивляюсь я. – У него нет права командовать войсками. Как, неужто он утверждает, что приказал мне? Да у него никогда не было интереса к строевой подготовке – барон не военный даже. Я не понимаю, господин канцлер…

– Но вы знали! – кричит Вавалана, тыча в меня пальцем. – Вам было известно, что он замышлял заговор против Великого Озера, Питающего Водой! Зачем иначе вам удалять ее защиту, ее испытанных солдат?

Дав своей челюсти изумленно отвиснуть, я расхохотался прямо ему в лицо – и в первый раз стал свидетелем удивления Ранавалуны. Королева дернулась, словно марионетка, полагаю, до этого никто не осмеливался смеяться в ее присутствии.

– Заговор? Вы, верно, шутите, канцлер? Если так, то шутка неудачна, – оборвав смех, я нахмурился, заметив тень сомнения в его глазах.

«Вот твой шанс, парень, – подумал я. – Гнев и возмущение: только они могут спасти тебя, притворно верноподданный старина Гарри!»

– Кто осмелится злоумышлять против Ее Величества или утверждать, что я знал об этом? – раскрасневшись, я буквально орал, и Вавалана совсем сник духом.

– Довольно! – Ранавалуна отняла руку от кольца в ухе. – Подойди сюда.

Я выступил вперед, заставляя себя глядеть прямо в эти гипнотические зрачки; во рту сделалось совсем сухо. Сработал ли мой спектакль? Поверила ли она мне? Она вглядывалась в меня своим леденящим взглядом целую минуту, потом потянулась и взяла меня за руку. Сердце мое дрогнуло, и она проронила одно-единственное слово:

– Тангин.

Сердце замерло, и я едва не лишился чувств. Это означало, что королева не верит мне или, по меньшей мере, сомневается, что почти так же скверно. Взяв меня за руку, она обрекла меня на испытание Божьим судом, эту ужасную, чокнутую ордалию Мадагаскара, которую человек едва ли способен пройти и остаться в живых. Я услышал стук собственных зубов и принялся умолять и жаловаться, божиться в своей верности, называя ее самой добрейшей и милейшей из королев. Только понимание того, что признание означает верную и безоговорочную смерть, заставило меня удержаться и не выдать весь заговор – тангин давал хоть призрачный шанс. Угрюмое лицо не переменилось. Она выпустила мою руку и сделала знак страже.

Пока они занимались своими адскими приготовлениями, я скорчился в три погибели, не видя ничего, кроме черных мускулистых рук, которые скребли ножом косточку тангина; серые пористые хлопья сыпались на блюдо, на котором уже лежали три кусочка высушенной куриной кожи. Вот он, мой смертельный яд. Один из стражей рывком поднял меня и скрутил за спиной руки; второй поднес к моему лицу блюдо. Он ухватил мою челюсть, но остановился, когда королева вдруг заговорила. Но нет, это не была отсрочка – она сделала знак одной из служанок, и все замерли – я, в частности, с выпученными глазами, устремленными на гадость, которую мне предстояло глотать, а девушка тем временем вышла и вернулась с кошелем, из которого королева торжественно отсчитала Вавалане двадцать четыре доллара. При этой финальной церемонии, знаменующей их слепую приверженность букве своего языческого обряда, нервы мои не выдержали.

– Нет! – взвизгнул я. – Отпустите меня! Я все скажу, клянусь, я расскажу все!

По милости Божьей, кричал я на английском, которого, кроме Фанкануникаки, никто не понимал.

– Сжальтесь! Меня заставили! Я расскажу…

Мою челюсть с силой оттянули, жестокие пальцы удерживали ее, и я ощутил, что рот мой наполняется отвратительным ароматом тангина. Я сопротивлялся, старался вытолкнуть эту гадость языком, но куски куриной кожи все-таки затолкали мне в глотку; сильные руки сомкнули мои челюсти и зажали нос. Я дергался, стараясь не глотать; горло горело огнем из-за отвратительного порошка, меня бил кашель, грозящий разорвать легкие. Все без толку. Я судорожно глотнул… и оказался свободен. Рыдая, в панике от мысли, что умираю, я пытался срыгнуть, но даже в этот миг ухитрился отметить заинтересованные взгляды Ваваланы и стражников и холодное равнодушие существа, неподвижно сидящего на троне.

Хватаясь за горящее огнем горло, я кричал и чувствовал, как стены комнаты медленно кружатся перед моими глазами; тут стражи снова схватили меня и поднесли к губам чашу.

– Buvez! Buvez! Пейте! Скорее! – шептал мне коротышка Фанкануникака.

И в меня хлынул целый поток рисовой воды, заливая рот и ноздри, намочив всю голову; похоже, даже легкие оказались полны жидкости. Я глотал и глотал, пока не понял, что вот-вот лопну, и не почувствовал, как исчезает отвратительное жжение во рту. И тут мой желудок содрогнулся в страшной конвульсии; за ней последовала другая, и еще, и еще. Скорчившись, я рухнул на четвереньки. О Б-же, если это смерть, то она стократ хуже, чем я того боялся! Рот мой распахнулся в крике, и тут из него хлынул поток рвоты такой силы, которой мне прежде не доводилось переживать. Рвало меня бесконечно долго; наконец я упал, совершенно без сил, жалобно скуля и совершенно равнодушный ко всему происходящему. Зато зрители поспешили подойти поближе.