Приступить к ликвидации - Эдуард Хруцкий

Ночью, забываясь коротким тяжелым сном, он просыпался от стука капель и шороха ветвей и сидел, настороженно слушая темноту. Нервное переутомление давало о себе знать, и Данилов с завистью смотрел на безмятежно спящих Белова и Кострова.

Он так часто смотрел на его фотографию, что мог бы узнать Крука сразу, во что бы он ни был одет. Закрывая глаза, он видел хрящеватый нос, тонко очерченные губы, глубоко сидящие глаза этого человека.

Война заканчивалась. Наши войска освободили почти всю Венгрию. Третий Украинский фронт наступал в Австрии. По утрам, читая газеты, Данилов находил все новые и новые названия незнакомых городов. Они звучали непривычно и таинственно. Сталкиваясь с ними на газетных страницах, он вспоминал старинные рождественские открытки, на которых были выдавлены покрытые серебром готические городки.

Все чаще и чаще люди говорили: «Ничего, вот кончится война, тогда заживем». Он тоже ждал конца войны с нетерпением, хотя знал, что его война не кончится никогда. Он воевал уже двадцать семь лет, с 1918 года. Днем, ночью, в любую погоду. Просто после окончания войны он и его коллеги автоматически переходили из четвертого эшелона в первый — вот и вся разница.

Об их потерях и победах не писали в газетах. Они жили скромно и умирали так же скромно. Но если бы ему когда-нибудь предложили уйти из угрозыска, он наверняка бы отказался.

Они жили прямо в управлении. Их группе выделили три комнаты. Данилову достался маленький квадратный кабинетик. Чтобы разложить раскладушку, нужно было отодвигать шкаф. Но зато окно выходило в парк. Он был через дорогу. Каждое утро Иван Александрович видел изысканную решетку ограды и длинную вереницу деревьев.

Весна началась всерьез. На деревьях набухли почки, улицы уже высохли, и в открытое окно залетал пьянящий, пахнущий смолой ветер.

По коридорам управления ходил злой Мишка Костров. Вечерами он вваливался к Данилову и читал бесконечные письма от жены. Сережа Белов каждое утро бегал на почту и в окошке до востребования получал очередное послание от Марины. Судя по количеству писем, роман развивался стремительно. Данилов никому не писал и не получал писем. Писать он не любил, Наташе звонил по телефону. Он тосковал по Москве.

Сегодняшнее утро началось плохо. Он едва успел умыться, как дежурный вызвал его к аппарату ВЧ.

— Москва, — с сочувствием сказал майор.

Данилов. Данилов слушает.

Королев. Говорит комиссар Королев.

Данилов. Слушаю вас, Виктор Кузьмич.

Королев. Доложите обстановку.

Данилов. Работаем по установлению места расположения банды.

Королев. Долго работаешь, Данилов.

Данилов. Как могу.

Королев. Не прибедняйся, Иван Александрович. Есть результаты?

Данилов. Есть.

Королев. Конкретнее.

Данилов. Нами по оперативным каналам точно установлен район дислокации Крука.

Королев. Иван Александрович, нарком торопит, активизируй действия. Через пяток дней жду результатов. Возможно, прилечу сам.

Данилов. Хорошо бы.

Королев. Как Серебровский?

Данилов. Пошел на поправку.

Королев. Слава богу. Наталья Константиновна передает тебе привет. Вчера звонил ей. Жалуется, что не пишешь.

Данилов. Вот я всегда так. Как дела у Муравьева?

Королев. Тяжело ему. Работа серьезная. Так что заканчивай дела и — сюда, в Москву.

Данилов. Я здесь по своей охоте сижу?

Королев. Ну ладно, ладно, Иван. Так ты помни, я жду результатов. У меня все.

Данилов положил трубку, достал папиросы. Майор-дежурный щелкнул зажигалкой.

— Значит, через пять дней. — Данилов выпустил толстую струю дыма. — Через пять дней.

Участковый уполномоченный младший лейтенант Егоров

Теперь войну он видел во сне. Она возвращалась к нему постоянно, и сны эти были однообразны и длинны, как бесконечные товарные составы. Он все время убегал, а за ним, беззвучно лая, неслись собаки, и солдаты без лиц, только плечи и каски, стреляли. И выстрелов он не слышал, только вспышки, огромные, как сполохи грозы, и ожидание чего-то страшного и жестокого. Но на этот раз Егоров услышал звук выстрела и, просыпаясь, еще не сознавал, где кончается сон и начинается реальность. Он лежал в саду под яблоней на жестком топчане. Гимнастерка валялась рядом на земле, а за ней ремень с кобурой. Действуя инстинктивно, еще не придя в себя, он вытащил наган и, как был в одних галифе, нижней рубашке и босиком, выскочил за калитку.

Вдоль улицы в клубах пыли неслась тройка. Она приближалась стремительно, и Егоров увидел человека, погонявшего лошадей. Он стоял, широко расставив ноги, словно влитой, хотя бричку немыслимо трясло. В бричке было еще трое. А лошади приближались, и тогда один из троих поднялся на колени и взмахнул рукой:

— Прими подарок, участковый!

Егоров выстрелил, падая. Сбоку глухо рванула граната. Участковый вскочил и, положив наган на сгиб локтя, выстрелил вслед бричке.

Когда осела пыль и стук колес ушел за околицу, Егоров увидел метрах в десяти лежащего человека. Он лежал, неестественно раскинув руки, но все же Егоров полез в карман, где насыпью лежали патроны, и перезарядил наган. Мягко ступая босыми ногами, участковый подошел к убитому, перевернул его и, мельком поглядев в лицо, понял, что этого человека он видит впервые.

«Так кто же все-таки кричал с брички?»

— Участковый, младший лейтенант!

От сельсовета бежал боец истребительного батальона.

— Ну что? Что там еще?

— Бандиты сельсовет перебили.

Данилов и начальник управления

За окном лежали развалины города, соединенные темными, без фонарей улицами.

— Видишь, Иван Александрович, — сказал начальник управления, — видишь, какой стал город. Темнота, грязь, развалины. А я здесь вырос. Он зеленый был, добрый.

— Восстановим, — ответил Данилов, — еще лучше станет.

— Может быть, лучше, но не таким.

Начальник открыл сейф, достал папку.

— Я тебя вот зачем пригласил. В лесах между деревнями Ольховка и Гарь банда объявилась.

— Большая?

— По нашим данным, стволов двадцать.

— Чья банда?

— Видимо, Крука.

— Точно Крука? В области есть и другие бандгруппы.

— Точно.

— Откуда данные?

— А ты фотографию посмотри. Вот донесение Егорова о нападении на сельсовет. У участкового фотоаппарат трофейный, он сфотографировал убитого и следы.