Ричард Длинные Руки - гауграф - Гай Юлий Орловский

– Да. Он велел оставить мщение Ему. Он сам отомстит за любого обиженного так, как никогда не сумеем.

Сэр Ульрих тоже перекрестился, но сказал с сомнением:

– Больно Господь добр. И милосерден.

Тамплиер рыкнул:

– Господь за порядок в этом мире! Что будет, если каждый возьмет мщенье в свои руки?

Сэр Ульрих и сэр Герцель переглянулись, не понимая, что здесь неверное, это же самое то, когда можно самому пойти и сразу вбить гада в землю по ноздри. Я, чувствуя, что Тамплиеру не помешает поддержка, этот гад при всей неприязни ко мне все же ощутит, на чьей я стороне, тоже перекрестился и сказал благочестиво:

– Увы, победит не правый, а сильный.

Оба рыцаря снова надолго задумались, прикидывая, насколько оба сильны, а Тамплиер, не поворачивая голову в мою сторону, чуть подал коня правее и растворился в тумане.

Сэр Ульрих оглянулся и громко вздохнул.

– Все-таки, – признался он, – оставляя вот там неотмщенным моего далекого предка, я чувствую, будто в чем-то его предал.

– Но как? – спросил я. – Ворваться к ничего не понимающим людям и перебить их на том основании, что когда-то их предок убил вашего предка? Между местью и наказанием есть разница: наказывают ради наказуемого, а мщение ради мстящего. Тамплиер прав, оставим месть Господу! Иначе мы сами таких дров наломаем с нашим понятием о справедливости, когда у каждого оно свое…

Сэр Палант перекрестился и заметил с тяжелым вздохом:

– Тот, кто замышляет месть, растравляет свои раны, которые давно бы исцелились и зажили. Да, сэр Ульрих, оставим это Господу.

Тени мертвых снова и снова преграждали путь, однако Тамплиер чертил в воздухе крест и произносил слова молитвы. Призраки сразу же исчезали. Когда появились новые, я поспешил сам сказать те же слова, однако они надвигались, росли и ощутимо наливались плотью.

Тамплиер небрежно начертал в воздухе крест и бросил пару слов, призраки тут же пропали.

Он посмотрел в мою сторону с таким безразличием, что хуже насмешки.

Я пробормотал с напускным смирением:

– Хорошо, что хватает всего начальных слов!

– Хорошо, – ответил он гулко.

Впереди лягушки поспешно прыгали в темную воду и смотрели на него со страхом и обожанием, высунув остроконечные мордочки из воды.

– Иначе пришлось бы плохо, – закончил я. – До конца вы ни одной молитвы не знаете, верно?

Он надменно отвернулся. Я подумал с некоторым раскаянием, что вообще-то зря придираюсь, я сам-то, как и большинство из нас, не знаю и до середины. Мы даже в песнях запоминаем либо припев, либо половину первой строфы.

– Колдуны навели мару, – сказал за моей спиной кто-то из рыцарей, голос незнаком. – На самом деле здесь никакого болота.

– Как же никакого? – возразил сэр Ульрих. – А это что?

– Это кажется!

– Вот макну я вас в это «кажется», – огрызнулся сэр Ульрих, – посмотрим, насколько оно кажется!

Рыцарь сказал поспешно:

– Это только предположение! Одно из.

Чавкающая топь под копытами уступила плотному ковру из мха, что прогибался, но выдерживал вес тяжелых коней с закованными в добротную сталь всадниками. Пошли мелкие кустарники, туман становился все реже, прижимался к земле, делая ее похожей на покрытую грязным снегом поверхность.

Сэр Ульрих вскрикнул, из тумана выступила впереди деревянная башня. Наметился частокол, мы подъехали ближе, сэр Герцлер грязно выругался: у деревянных ворот на заостренных кольях торчат человеческие головы.

– Язычники, – сказал он с отвращением.

– Идолопоклонники, – поправил сэр Палант.

Сэр Тамплиер прорычал:

– Неважно. Мы обязаны со всем милосердием принести им светлую веру Христа! Вперед…

Я прервал резко:

– Приказы здесь отдаю я.

Тамплиер придержал коня, я задержал дыхание, когда эта гора повернулась в мою сторону, движение было угрожающим, но прорычал Тамплиер больше с недоумением, чем с угрозой:

– Но разве вы не это хотели сказать?

– Это должен сказать глава похода, – отрезал я, – коим вы, сэр Тамплиер, не являетесь. Итак, вперед!

Тамплиер тут же подал коня вперед, они грохнулись в ворота, как налетел бы громадный бык на загородку для гусей. Доски разлетелись вдрызг. Мы ворвались следом, в огороженном забором пространстве с полдюжины приземистых лачуг, оттуда начали выбегать звероватые люди в косматых шкурах и с дубинками в руках.

Поднялся крик, на всадников набросились со всех сторон. Из самой крупной лачуги царственно вышел громаднейший мужик, явно вождь, хотя такой же лохматый, нечесаный, в звериной шкуре, но с множеством ожерелий из зубов.

– Бросай палку! – велел я. – И прикажи всем прекратить сопротивление!

Он взревел и кинулся на меня. Я тоже соскочил на землю, уклонился от удара, а дубина просвистела совсем рядом и с чавканьем ударила в мокрую землю.

Толстый, громадный и тяжелый, он размахивал широко и так медленно, что я уклонялся сперва из чувства предосторожности, потом почти забавлялся, а когда он после очередного промаха завалился так глубоко, что почти проскочил мимо, я с наслаждением ударил по затылку и пошел вперед, раздавая жестокие удары.

Эти косматые набрасывались по двое-трое, но все двигались, как мухи на морозе, я бил сперва коротко и точно, потом уже и размашисто, понимая, что все равно опережаю всех в реакции, в движениях.

Когда я совсем уж обнаглел и потерял осторожность, со сторожевой башни прыгнул прямо на голову сторожевой воин. Я едва удержался на ногах, торопливо вскинул руки и, не глядя, ухватил его за голову раньше, чем он успел сжать пальцы на моем горле. Шея хрустнула, я швырнул обмякшее тело в напирающую толпу.

На спину обрушился жестокий удар, я резко обернулся, там пучит глаза здоровяк со здоровенной палицей в обеих руках. Он начал поднимать для нового удара, но мой кулак ударом снизу в челюсть подбросил его в воздух. Он пролетел до стены дома, ударился и сполз на землю.

Еще один широко замахнулся дубиной, я легко уклонился и мощным ударом в переносицу швырнул на землю. Подбежали двое, я схватил одного за голову, шарахнул ею в лоб второму. Оба рухнули, как подкошенные. Рыцари дрались, сомкнув ряды, а я оказался в самой гуще, да еще Тамплиер пробился на другой конец этого странного поселка и крушит тотемный столб с изображением некоего чудовища с измазанным кровью ртом.

На меня с грозным ревом бросались с дубинами, палицами, топорами, больше надеясь на устрашение одним своим видом, привыкшие воевать с беззащитными крестьянами, сами в недавнем прошлом такие же от сохи. Я с наслаждением бил в морды с выпученными глазами, ломал руки, сшибал с ног жестокими подножками, наносил рубящие удары ребром ладони в подставленные шеи.