Жестокие слова - Луиз Пенни

— Что вы о них знаете? — спросил он.

— Они были проданы через одну компанию в Женеве. Я ее хорошо знаю. Репутация безупречная. Абсолютно.

— И что он за них получил?

— Они продали семь скульптур. Первую шесть лет назад. Она ушла за пятнадцать тысяч. Цены росли, пока не достигли трехсот тысяч долларов за последнюю. Она была продана прошлой зимой. Он говорит, что рассчитывает выручить за следующую не менее полумиллиона.

Гамаш удивленно вздохнул:

— Тот, кто их продавал, заработал сотни тысяч.

— Аукционный дом в Женеве берет солидные комиссионные, но я тут произвела расчеты на скорую руку. Продавец должен был получить около полутора миллионов.

Мысли Гамаша метались. Наконец в его памяти вспыхнул факт. Вернее, утверждение.

«Возвращаясь домой, я зашвыривал их в лес».

Это сказал Оливье. И опять Оливье солгал.

Глупый, глупый человек, подумал Гамаш. Потом он снова посмотрел на монитор и на мальчика, который лежал на склоне горы, чуть ли не ласкал ее. Неужели это возможно?

Неужели Оливье и в самом деле мог пойти на это? Убить Отшельника?

Миллион долларов — мощная мотивация. Но зачем убивать человека, который поставляет произведения искусства?

Нет, Оливье умалчивал о другом, и если у Гамаша была какая-то надежда найти настоящего убийцу, то настало время для откровений.

* * *

«Ну почему Габри такой проклятый гомосек? — думала Клара. — И пидор. И почему я такая проклятая трусиха?»

— Да-да, он самый, — услышала она собственный голос, вернувшись на некоторое время к реальности.

На улице потеплело, но она поплотнее завернулась в плащ, пока они стояли на тротуаре.

— Куда вас отвезти? — спросил Дени Фортен.

Куда? Клара не знала, где будет Гамаш, но у нее был номер его сотового.

— Спасибо, я сама.

Они обменялись рукопожатием.

— Эта выставка будет прорывом для нас обоих. Я за вас очень рад, — дружески сказал он.

— Я еще вот что хотела сказать. Габри — он мой друг.

Она почувствовала, как его рука разжалась. Но он все же улыбнулся ей.

— Я просто должна сказать, что он не гомосек и не пидор.

— Правда? Но по виду он явный гей.

— Да, он гей. — Она чувствовала, что путается.

— Что вы хотите сказать, Клара?

— Вы назвали его гомосеком и пидором.

— Да?

— Мне это кажется не очень красивым.

Она почувствовала себя школьницей. Слова вроде «красивый» не очень часто употребляются в мире искусств. Разве что в качестве оскорбления.

— Вы собираетесь стать моим цензором?

Его голос стал как патока. Клара чувствовала, как его слова липнут к ней. А его глаза, которые секунду назад смотрели задумчиво, стали жесткими. Предостерегающими.

— Нет, я просто говорю, что была удивлена и не люблю, когда обзывают моих друзей.

— Но ведь он же пидор и гомосек. Вы сами это признали.

— Я сказала, что он гей. — Она почувствовала, как защипало щеки, — значит, она покраснела.

— Вот оно что. — Фортен вздохнул и покачал головой. — Понимаю. — Он посмотрел на нее грустным взглядом, как смотрят на больное животное. — Это же маленький поселок. Вы слишком долго прожили в этой крохотной деревушке, Клара. И потому кругозор у вас ограниченный. Вы сами боитесь, как бы лишнего не сказать, а теперь еще и мне пытаетесь рот заткнуть. Это очень опасно. Политическая корректность, Клара. Художник должен раздвигать границы, быть агрессивным, все подвергать сомнению, шокировать. Вы не хотите это делать?

Она стояла, глядя перед собой, не в силах осознать, что он говорит.

— Но я мыслю иначе, — продолжал Фортен. — Я говорю правду, и говорю ее так, что мои слова могут шокировать, но они, по крайней мере, отражают реальность. А вы предпочитаете что-нибудь хорошенькое. И красивое.

— Вы оскорбили достойного человека у него за спиной, — выпалила Клара, чувствуя, как к глазам подступают слезы.

Слезы гнева, но она представляла, как это может быть воспринято. Как слабость.

— Я намерен отменить выставку, — сказал Фортен. — Я очень разочарован. Я думал, вы настоящая, но вы только делали вид. Все это у вас лишь поверхностное. Банальности. Я не могу рисковать репутацией моей галереи, устраивая выставку тому, кто не идет на риски, на какие должен идти художник.

На проезжей части образовался редкий просвет, и Дени Фортен бросился на другую сторону Сен-Урбан. Оттуда он посмотрел на Клару и снова покачал головой. Потом резвым шагом пошел к своей машине.

* * *

Инспектор Жан Ги Бовуар и агент Морен подошли к дому Парра. Бовуар предполагал увидеть что-нибудь традиционное. Дом, в котором может жить чех-лесничий. Может быть, швейцарское шале. Для Бовуара существовало квебекское и «все остальное». Иностранное. Китайцы были похожи друг на друга, как и африканцы. Южноамериканцы, если он вообще о них когда-нибудь думал, были того же поля ягода — ели одну и ту же пищу и жили в совершенно одинаковых домах. Все это были дома менее привлекательные, чем тот, в котором жил он. Ничуть не лучше были и его знакомые англичане. Чокнутые.

Швейцарцы, чехи, немцы, норвежцы, шведы — все они были для него смешаны в одну кучу. Высокие, светловолосые, хорошие спортсмены, хотя и чуть полноватые, и жили они в домах с двускатной крышей, обшитых панелями, и пили много молока.

Бовуар сбросил скорость и притормозил перед домом Парра. Увидел он только стекло — часть его сверкала на солнце, часть отражала небеса, облака, птиц, лес, горы вдали и небольшой белый шпиль. Церковь в Трех Соснах, приближенную этим прекрасным домом, который был отражением жизни вокруг него.

— Еще минута — и вы бы меня не застали. Собираюсь на работу, — сказал Рор, открыв дверь.

Он провел Бовуара и Морена в дом, залитый светом. Пол из полированного бетона. Твердый, надежный. Благодаря этому дом становился безопасным и в то же время словно парил в воздухе. Впечатление, что он парит, было полное.

— Merde, — прошептал Бовуар, входя в большую комнату, которая сочетала в себе кухню, столовую и гостиную.

Три стены были стеклянные, а потому возникало такое ощущение, будто наружное и внутреннее пространства не разделены, будто небо вплывает в комнату, будто помещение и лес едины.

Где еще жить чешскому лесничему, если не в лесу? В доме, залитом светом.

Ханна Парра стояла у раковины, вытирала руки, а Хэвок убирал посуду после ланча. В комнате пахло супом.

— Не работаете сегодня в бистро? — спросил Бовуар у Хэвока.