Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга 1 - Андрей Лазарчук

Он не мог.

Как странно, что я жив, думал он ещё. Ларисса ошиблась? Обманула? Или я просто не понял чего-то? Или с тех пор произошли какие-то события, изменившие предназначение?..

Важно ли это?

Важно.

Свечка в резном каменном подсвечнике догорала.

Железан наконец встал, сказал что-то одними губами, кивнул, отступил назад, исчезая в бревенчатой стене…

С запозданием Алексей прочёл по его губам: "Прощай, мой друг".

Я ведь чуть не предал тебя, подумал он. Может быть, ты не догадываешься – а я чуть не предал тебя…

И всех остальных. Кто мне верил.

Он знал, что думать на эти темы ему сейчас нельзя, потому что тогда вновь произойдёт то, что готово было произойти в первую ночь после… после разлуки (он твёрдо выговорил это слово)… и в чём он никогда и никому не признается. Но нужно было помочь себе не думать.

Алексей задул свечу и вышел из келейки.

Отряд ночевал в старой придорожной крепости Агафия, принадлежавшей когда-то, в незапамятные времена, сгинувшему начисто семейству Агафаггелов, тоже предъявлявших свои претензии на престол. Но земли Агафаггелов лежали как раз на путях из Вендимианов в Паригории и обратно… да тут ещё лихая вольница восточных провинций…

И всё же некоторые крепости сохранились хотя бы каменной кладкой – настолько прочно были построены.

Из келейки выход был в полукруглый дворик, бывший когда-то крытой башней, возведённой над колодцем. Сейчас крыши над головой не имелось, кольцо колодца придавливала каменная плита толщиной чуть менее аршина, и сдвинуть её будет под силу разве что стаду быков, взятых в упряжку, – зато на земляном полу густо росла тонкая ольха и клёны.

Уменьшенной и облагороженной копией этого дворика-башни был тот зал в замке на высоком утёсе… разве что колодец ещё (или уже?) не прикрывала тяжеленная крышка…

Алексей прошёл под аркой, низкой настолько, что приходилось склоняться в глубоком поклоне, и оказался на центральной площади. Площадь имела шагов десять в ширину и чуть больше в длину. С трёх сторон в неё впадали узкие улички. Прямо – был виден в некотором отдалении гребень стены, зубцы на фоне тёмно-лазоревого неба; направо – слышна казарма. Слева светились высокие узкие окна Палаты. Этим красивым словом здесь называлось трёхэтажное строение, предназначенное исключительно для жилья. Оно было сравнительно новым и потому достаточно просторным и удобным внутри.

На крыше его поскрипывала под шагами часовых деревянная наблюдательная вышка.

Из окон доносилась тихая музыка. Играли на китаре и клавикордах.

Отрада не спит, подумал Алексей. Она уже чужая.

Он хотел отвернуться и пойти в другую сторону, но в этот момент от стены Палаты отделилась тёмная фигура и медленно пошла к нему. По шагам он узнал Венедима.

– Не спишь, Пактовий?

– Нейдёт сон, – согласился Алексей. – И у вас, вижу… – он кивнул на окна.

– Тоскует кесаревна. Гроза говорит – плачет ночами.

– Плачет… Да, ведь хотел я тебя увидеть, сказать…

– Постой. Скажешь ещё. Ты ведь, как я помню, у чародеев учился?

– Начинал, да.

– Можешь узнать, что сейчас, сию минуту – впереди происходит? На западе, на севере?

Алексей подумал.

– Единственно, могу попробовать послать вперёд птицу. Или зверя. Буду слышать то, что слышит он. Да и то… не уверен. Вымотался я, Венедим. В теле сила ещё вроде осталась, а в душе… последние капли.

– Послать зверя – это не то, нет. Я о другом думал. Говорят, чародеи могут между собой за сотни вёрст письмами обмениваться. Один пишет, а другой будто бы слушает и только рукой водит.

– Такого я не умею… А в чём вообще у тебя сомнения?

Венедим поколебался, но всё же не промолчал:

– Доместик здешний – бывший почтовик, руку всех сигнальщиков знает. Вот и говорит: вроде бы сменилась где-то рука, на каком-то посту… и ведь вот не так сильно, чтобы уверенным быть, а – сомнения закрадываются.

– Думаешь, засада ждет?

– Думаю, может случиться и засада… Завтра из гарнизона полсотни заберу, уже договорились… а всё равно опасаюсь. Рассказывали же тебе об этих… каменных степняках?

Алексей кивнул.

– Сам я их в деле не застал, а хоронить потом своих многих пришлось. Тоже, говорят, род чародейства…

– Да, слышал я про такое, – сказал Алексей неохотно. – Рассуждал Филадельф о подобном… но сбывшимся вроде бы не считал…

Тогда просто речи ещё не заходило о Белом Льве, подумал он, считался этот артефакт безнадёжно утраченным…

Наверху вдруг прекратилось непрерывное поскрипывание настила под ногами часовых, а через секунду грохнул колокол: раз-и-два!

– Эй, что там? – вскинул голову Венедим.

– Так кто-то к воротам подъезжает! Конные, человек двадцать! Эй, на воротах!

– Видим и слышим! – донеслось как из-под земли.

– В тёмное время ездят люди, – сказал Алексей, и Венедим, услышавший, возможно, в его голосе несуществующий укор, отозвался:

– Нельзя нам так вот рисковать…

А на воротах уже перекликались с подъезжающими и посылали за доместиком, и брякало железо бегущих на стены солдат…

Через четверть часа после всяческих разговоров и паролей открыли внешние ворота, впустив ночной отряд во внутренний дворик. Здесь при свете факелов их рассмотрели в упор сквозь бойницы, и доместик, переглянувшись с Венедимом и Алексеем, сказал:

– Не соврали…

И всё равно в крепость ночных путешественников пропускали по одному сквозь узкий лаз, где им всем пришлось низко пригибаться – даже плотному высокому седобородому старцу. Но когда он ступил во двор и распрямился, построенные в каре и крепостные солдаты, и остатки сотни Венедима, и сам Венедим, и доместик – все почтительно опустились на колени.

Государь-монах возвращался в мир…

Мелиора. Крайний север

И издали, и вблизи это можно было принять только за вырванное с корнем и унесённое в море дерево: отмытый добела ажурный веер корней, чуть выступающий над водой длинный ствол, несколько обломанных сучьев… Ни у кого из капитанов сторожевых гаян не возникало желания подойти к плавнику поближе – и уж тем более не хватило бы терпения следить за ним несколько дней подряд. Тогда бы, конечно, стало ясно, что плавник не подчиняется воле ветров и волн.

Держась в виду берега, одолевая в сутки вёрст по двадцать, редко по двадцать пять, "плавник" шёл на север. На двенадцатый день плаванья он миновал Красную Прорву: подковообразный утёс цвета запёкшейся крови, окаймляющий небольшую бухту, в которой никто никогда не мог промерить глубину и где время от времени – совершенно непредсказуемо и независимо от погоды – возникают вертикальные волны, бьющие выше мачт, или воронки, вполне способные утянуть под воду средних размеров судно. Красная Прорва обозначала с моря перешеек, соединяющий Мелиору с Долом…