Том 3. Пьесы - Михаил Афанасьевич Булгаков

Мы же встретили их эскадрилью над Кронштадтом и разнесли ее...

Адам (наклоняясь к Дарагану). Дараган, это были не те. Те прошли в стратосфере, выше.

Дараган. Ну ладно... Я полечу... Я полечу.

Ефросимов. Вы никуда не полетите, истребитель! Да и незачем вам лететь!.. Все кончено...

Дараган. Чем кончено?! Я хочу знать, чем это кончено! И знаю, чем это кончится. Молчите!

Ефросимов. Не только лететь, но вам нельзя даже сидеть... Вы будете лежать, истребитель, долго, если не хотите погибнуть.

Дараган. Возле меня никогда не было женщины, а я хотел бы лежать в чистой постели и чтобы чай с лимоном стоял на стуле. Я болен!.. А отлежавшись, я поднимусь на шесть тысяч, под самый потолок, и на закате... (Адаму.) Москва?

Адам. Москва молчит!

Ева. И мы слышим только обрывки музыки и несвязные слова на разных языках! Воюют во всех странах. Между собой.

Адам. На рассвете мы сделали пятьдесят километров на машине и видели только трупы и осколки стеклянной бомбы, а Ефросимов говорит, что в ней бациллы чумы.

Дараган. Здорово! Но больше слушать не хочу. Ничего не говорите мне больше! (Пауза. Указывая на Адама.) Пусть он распоряжается, и я подчиняюсь ему.

Адам. Ева, помоги мне поднять его.

Поднимают Дарагана. Ева подхватывает узел.

Дараган. Куда?

Адам. В леса. За бензином.

Дараган. И за самолетом!

Адам. Ну ладно, едем. Может быть, проберемся на аэродром. Потом вернемся сюда, чтобы взять мелочь. И вон! А то мы вовсе не вывернемся!..

Уходят.

Долгая пауза. Слышно, как застучала машина и ушла. Через некоторое время в магазин вбегает Пончик-Непобеда. Пиджак на нем разорван. Он в грязи.

Пончик (в безумии). Самое главное — сохранить ум, и не думать, и не ломать голову над тем, почему я остался жить один. Господи! Господи! (Крестится.) Прости меня за то, что я сотрудничал в «Безбожнике». Прости, дорогой Господи! Перед людьми я мог бы отпереться, так как подписывался псевдонимом, но тебе не совру — это был именно я! Я сотрудничал в «Безбожнике»[174] по легкомыслию. Скажу тебе одному, Господи, что я верующий человек до мозга костей и ненавижу коммунизм. И даю тебе обещание перед лицом мертвых, если ты научишь меня, как уйти из города и сохранить жизнь, — я... (Вынимает рукопись.) Матерь Божия, но на колхозы ты не в претензии?.. Ну что особенного? Ну мужики были порознь, ну а теперь будут вместе. Какая разница, Господи? Не пропадут они, окаянные! Воззри, о Господи, на погибающего раба твоего Пончика-Непобеду, спаси его! Я православный, Господи, и дед мой служил в консистории. (Поднимается с колен.) Что ж это со мной? Я, кажется, свихнулся со страху, признаюсь в этом. (Вскрикивает.) Не сводите меня с ума! Чего я ищу? Хоть бы один человек, который научил бы...

Слышен слабый дальний крик Маркизова: «Помогите!..»

Не может быть! Это мерещится мне! Нет живых в Ленинграде!

Маркизов вползает в магазин. За спиной у него котомка, одна нога обнажена, и видно, что ступня покрыта язвами.

Маркизов. Вот дотащился... Здесь и помру... Мне больно! Я обливаюсь слезами, а помочь мне некому, гниет нога! Всех убили сразу, а меня с мучениями. А за что? Ну и буду кричать, как несчастный узник, пока не изойду криком. (Кричит слабо.) Помогите!

Пончик. Человек! Живой! Дошла моя молитва! (Бросается к Маркизову, обнимает его.) Да вы Маркизов?!

Маркизов. Я, я — Маркизов! Вот видите, гражданин, погибаю! (Обнимает Пончика и плачет.)

Пончик. Нет, стало быть, я не сумасшедший. Я узнал вас! А вы меня?

Маркизов. Вы кто же будете?

Пончик. Да как же вы не узнаете меня, боже ты мой! Узнайте, умоляю! Мне станет легче...

Маркизов. Я почему-то вижу плохо, гражданин.

Пончик. Я — Пончик-Непобеда, известнейший литератор! Припомните, о боже, ведь я же с вами жил в одном доме! Я вас хорошо помню, вас из профсоюза выкинули за хулиган... Ну словом, вы — Маркизов!

Маркизов. За что меня выгнали из профсоюза? За что? За то, что я побил бюрократа? Но а как же гадину не бить? Кто его накажет, кроме меня?.. За то, что пью? Но как же пекарю не пить. Все пили: и дед, и прадед. За то, что книжки читал, может быть? А кто пекаря научит, если он сам не будет читать? Ну ничего. Потерпите. Сам изгонюсь. Вот уж застилает вас, гражданин, туманом, и скоро я отойду...

Пончик. Теперь уже о другом прошу: сохранить жизнь гражданину Маркизову. Не за себя молюсь, за другого.

Маркизов. Гляньте в окно, гражданин, и вы увидите, что ни малейшего бога нет. Тут дело верное.

Пончик. Ну кто же, как не грозный бог, покарал грешную землю!

Маркизов (слабо). Нет, это газ пустили и задавили СССР за коммунизм... Не вижу больше ничего... О, как это жестоко — появиться и исчезнуть опять!

Пончик. Встаньте, встаньте, дорогой!

Ефросимов появляется с узлом и сумкой. При виде Пончика и Маркизова остолбеневает. Пончик, увидя Ефросимова, от радости плачет.

Ефросимов. Откуда вы, люди? Как вы оказались в Ленинграде?

Пончик. Профессор... Ефросимов?..

Ефросимов (Пончику). Позвольте, вы были вечером у Адама... Это вы писали про колхозниц?

Пончик. Ну да. Я! Я! Я — Пончик-Непобеда.

Ефросимов (наклоняясь к Маркизову). А этот? Что с ним? Это он, напавший на меня!.. Значит, вы были в момент катастрофы в Ленинграде, как же вы уцелели?!

Маркизов (глухо). Я побежал по улице, а потом в подвале сидел, питался судаком, а теперь помираю.

Ефросимов. А... стукнула дверь! Вспоминаю... (Пончику.) Отвечайте — когда я снимал Еву и Адама, вы показались в комнате?

Пончик. Да, вы меня ослепили!

Ефросимов. Так, ясно. (Маркизову.) Но вы, вы — непонятно... Как на вас мог упасть луч? Вас же не было в комнате?

Маркизов (слабо). Луч? А? Я на окно влез.

Ефросимов. А-а-а... Вот, вот какая судьба... (Зажигает луч в аппарате, освещает Маркизова. Тот шевелится, открывает глаза, садится.) Вы видите меня?

Маркизов. Теперь вижу.

Ефросимов. А нога?

Маркизов. Легче. О... дышать могу...

Ефросимов. Ага. Вы видите теперь... Вы назвали меня буржуем. Но я не буржуа, о нет! И это не фотографический аппарат. Я не фотограф, и я не алкоголик!!

В громкоговорителе слышна музыка.

Маркизов. Вы, гражданин, ученый. Какой же вы алкоголик! Позвольте, я вам руку поцелую... И вам скажу стихи... Как будто градом ударил газ... Над Ленинградом, но