Новая журналистика и Антология новой журналистики - Том Вулф

— Да, бывали и у него дурные дни, — сказал Харли, глянув на меня.

— Как у меня? — ухмыльнулся я.

— Как у тебя. Каждый ведь знает, что против него крутые ребята, не вчера родились, и каждый ломает над этим голову, ломает голову над каждым движением. И все равно тянет на поле! — Он хлопнул ладонью по баранке. — Коль рванул — газуй на всю железку, чем ты быстрее, тем безопаснее. Это как в дорожном столкновении: у кого больше скорость, того труп целее останется. Ну, не одна только голая скорость, конечно. Еще сосредоточенность и напряженность.

— М-да, — сонно отозвался я.

— Надо собраться в комок, не то при столкновении разнесут. Это ведь не бег трусцой для сгонки веса.

— М-да… разнесут. Наверное, когда скачешь на мустангах, правила приблизительно такие же?

— Вот-вот, сам почувствуешь, — кивнул Харли.

— Он к нам приедет, па? — спросил сзади кто-то из ребятишек. — На лошадках кататься?

— А как же…

Я обернулся. Дети сидели по обе стороны от газонокосилки, серьезные и сосредоточенные. Казалось, прикидывали, смогу ли я совладать с необъезженными жеребцами. Харли свернул в лесок и подрулил к дачному домику, на веранде которого нас уже поджидали. Он не предупредил меня о предстоящем визите, и это было вполне в его духе. Меня представили присутствующим. Начались хлопоты с кофе, расспросы, как прошел вчерашний матч.

Я схватился за чашку как за спасательный круг и решительно объявил:

— Кошмарно. Хуже некуда.

Харли, вынырнувший из кухни с пирогом, безапелляционно возразил:

— Вот что, ты помолчи, мне лучше знать.

— Да брось, Харли, — криво улыбнулся я. — Я прозяпал тридцать ярдов за пять подач…. Слетел с копыт на ровном месте, подарил мяч Брауну и дал свечу над Гиббонсом — куда уж дальше-то?

— Нет-нет, ты был не так уж плох, если учесть все обстоятельства.

Он убеждал меня всерьез, стараясь вырвать из пропасти унижения и отчаяния.

— Ты, Харли, судья необъективный.

Присутствующие интересовались деталями, но он не дал мне продолжать.

— Давайте поговорим о чем-нибудь другом.

— Но, Харли! — взмолились остальные.

— Никаких но! — отрезал Харли. — Нет, я сказал!

Народ отступился, поддразнивая его, и тема разговора сменилась. Позже я нашел возможность поделиться с присутствующими деталями матча, когда Харли с детьми выбежал на лужайку.

Он доставил меня обратно в Кранбрук. Поездка действительно подбодрила меня, и я поблагодарил Харли. Он сидел за рулем, озабоченно глядя перед собой, все еще обеспокоенный моим настроем.

— Переживать-то не о чем, — сказал он. — Все дело в удаче и неудаче. Забудь о вчерашнем, думай о Кливленде.

— Попробую. Спасибо тебе, Харли.

— Выспишься — и все будет в порядке.

— Конечно.

Джеймс Миллз впервые продемонстрировал свое репортерское мастерство, когда три месяца прожил с группой наркоманов, собирая материал для журнала «Лайф», а затем опубликовал статью «Паника в парке Иглы». Еще почти пять месяцев он провел с детективом Джорджем Барретом, работая над следующей статьей, тоже предназначавшейся для «Лайфа». «Паника в парке Иглы» написана в традиционном журнальном стиле, приемы новой журналистики прослеживаются здесь скорее в подходе к тематике, нежели в изложении. Следы традиционной журналистики сохраняет и статья «Детектив», особенно в начале.

Автор симпатизирует своему герою, но нарушает некоторые табу полицейской реальности. Своему персонажу Миллз сначала пообещал, что выведет его под псевдонимом. Редакторы, однако, решили, что без реального имени история потеряет всю силу. Миллз вернулся к Баррету, объяснил тому ситуацию и показал статью. Прочитав материал, Баррет понял, что в полиции ему после его опубликования не служить. Взвесив возможные последствия и обсудив ситуацию с женой, он сказал Миллзу: «Чему быть, того не миновать. Печатайте». Это решение соответствовало и профессиональному кодексу Баррета: не делать ни шагу, не будучи уверенным в правильности пути, но если уж шагнул, то идти до конца.

Вот как характеризует своего героя Миллз: «Баррет очень серьезно относится ко всему, что он делает, а этот шаг высвечивал его жизнь, выставляя ее на обозрение».

Мне кажется, что большинство репортеров недооценивают такого рода мотивы.

Т.В.

Каждый день Джордж Баррет целует на сон грядущий всех четверых сыновей, хотя старшим из них уже семнадцать и девятнадцать лет, и ребята этого стесняются. Он и сам признает, что эти поцелуи могут показаться несколько странными, так объясняя свои действия: «Мой образ жизни таков, что однажды я могу просто не вернуться домой, а я не хочу умереть на улице, лишившись последней возможности проститься с близкими. Каждый раз, когда я их целую, я прощаюсь с ними так, как будто вижу в последний раз».

Каждое прощание может оказаться последним для детектива Джорджа Баррета. Он охотится на людей. И никто из тех, на кого он охотится — воры, наркоторговцы, жулики, бандиты, грабители, — никто из них не хочет встретиться с Барретом на равных, один на один. Потому что, если Джордж Баррет охотится за кем-то, он всегда настигает свою дичь. И если даже найденный не всегда попадает в тюрьму, он никогда не остается безнаказанным. Джордж Баррет — крутой коп. В его холодные, как оружейная сталь, глаза можно заглянуть, но проникнуть сквозь них в его душу невозможно. Жесткие черты лица, челюсть — как кирпич, тонкие губы увлажняет язык, молниеносно очерчивающий контур его рта, и если вы слышите его смех, знайте, что смеется Баррет лишь голосом и лицом, внутрь его души веселье не проникает.

— Я одержим уверенностью, что просто не могу не победить, и эти животные чуют мою уверенность, — утверждает он. — Кто свяжется со мной, тот пропал. Это зверье на Бродвее? Я их проглочу. У меня отличное снаряжение, и я умею им пользоваться. Не кулак, так каблук, даже если противник сильнее физически; дубинка, нож, пистолет…

Для иных Джордж Баррет представляет собою изъян в нашей правоохранительной системе, для других он — воплощенное олицетворение того, что не дает ей развалиться окончательно.

Поздним вечером он стоит на Западной 52-й улице, на северной границе 16-го полицейского участка, лицом к Таймс-сквер. Бродвей, Большой Белый Путь, легендарная улица мечты… Баррет считает ее сточной канавой, канализационным-коллектором. По этой коммуникации течет худшее, что имеется в Америке: выродки, извращенцы, преступники. Баррет определяет их как «нечисть».

По Бродвею и Седьмой авеню уже прогуливаются проститутки — до 42-й улицы, южной границы 16-го участка, — фланируют сутенеры, проститутки, педерасты и «мерфинисты» — жулики, высматривающие любителей «клубнички» и смывающиеся, выманив деньги у одураченных клиентов. По тротуарам рыскают взломщики автомобилей, наклоняясь к каждой припаркованной машине, оценивая возможную добычу. Эти всегда двигаются навстречу движению транспорта, чтобы их не догнал «попутный» полицейский патруль. Основной улов у них от восьми вечера до полуночи: очистка автомобилей, принадлежащих театралам. Взломщики предпочитают машины из других штатов, чтобы водитель не пришел в суд в случае поимки вора. Они ловко орудуют отвертками, вскрывая мухоловки[136], или модифицированными фомками с загнутыми концами, чтобы отжать стекла и добраться до фиксатора замка.