Багрянец - Адам Нэвилл

– Можешь показать как? – спросила Джесс. В ее глазах стояли слезы, она поглаживала чудо, зревшее в животе. Джесс опустилась перед юношей на колени. Он смутился, попросил ее встать и, встав на колени сам, поцеловал ее ступни.

Затем мальчик с желтыми глазами поехал с ней домой. Его старые пыльные чемоданы, которым было место только на красной земле, не нужной почти никому, они взяли с собой. И тогда он показал ей, что его мама делала со скотиной в роще, как наполняла старую Крил, что ей показывали другие жены, и так далее – пока его папа не ушел к Христу и не прекратил все это.

Джесс узнала, что священные орудия убийства и подземная музыка всегда приводили других к роще ведуний – древнейшим красным колоннам. Она видела, как лежали кости ведуний в пыльных могилах, которым было очень много лет. Она много раз спускалась с юношей – красная, в маске, без одежды, проявляя величайшее почтение, чтобы не утонуть в собственной крови, позволяя картам на стенах наполнить себя знанием.

В священной роще она время от времени делала землю темнее, питая щенят (они ели первыми), чтобы восстановить старую связь. В тех частях земли, что оставались достаточно открыты и достаточно близки к тому, что рыскало внизу, юноша с желтыми глазами научил Джесс пятикратному поцелую и рассказал, на что тот способен, если накормить Крил. Первая девчонка, ушедшая в красноту, послужила достаточным объяснением тому, как родились близнецы – Финн и Нанна – и почему множество других женщин тоже вскоре получили благословение материнства, а на их ферме и повсюду вокруг перекрестка стада удвоились в количестве.

Если обойти красную колонну против часовой стрелки, когда солнце заходит на западе, Джесс видела куда дальше моря: этот ритуал проводили, когда нужно было что-то построить или посадить. Он всегда пробуждал дудочников и открывал двери Крил.

Приходили другие, помогали с фермой и ритуалами, признавали ее ведуньей и целовали ноги.

Когда ее срезанные цветы – и ягнятина, и телятина, и молоко – стали приносить доход, на всех фермах, где питали Крил и где снова появились ее следы, Джесс безоговорочно признали красной колонной.

Потом юношу с желтыми глазами заменил Финн, хотя Джесс считала, что не нужно было ему убивать фермерского сына. Но она успела спросить юношу об именах того, что приходило из-под земли (если его правильно позвать и поднести пони, ягнят и баранов цвета ночи) и уходило под нее. Он сказал, что его мать звала эту сущность Крил, а имена молочно-белых щенят произносили разве что шепотом. Существовали и другие имена, но обитателей красной рощи обычно называли всех (всю стаю – или троицу) как одного – Крил. Их назвали Крил, или Старая Крил, много лет назад. Все, что осталось с тех пор, – песня о великане, который жил на западе и держал своих охотничьих псов в корзинке с костями. Но псы оказались чертями: они сбежали, сожрали великана и все живое на своем пути, а потом вернулись в корзинку.

Встречу с адскими псами Крил могло пережить только умнейшее из человеческих племен: они скрывали свой аппетитный запах, надевая такие же головы, как у чертей, и окрашивая свою плоть в тот же цвет. Они научились набивать глубокие животы Крил и освежать жуткую корзину новыми костями, и тогда псы охотились для людей, как для того великана, а людям доставались их объедки.

Джесс выучила эту песню и другие песни на древнейших языках запада, дошедшие до нее; в определенное время их еще можно было услышать под землей вместе с дудочками. Вскоре она гордо распевала их во весь голос гортанным наречием. Тони оказался почти бесполезен, и роль Джона Ячменное Зерно досталась Финну вскоре после того, как его застали за жертвоприношением черных ягнят вместо учебы. Мать учила сына дома, так как ни в одной из школ он не задерживался, но потом он вырастил новый урожай, которым накормил каждое дитя красноты на мили вокруг.

Научившись искусству ведуний видеть в темноте, Джесс узрела: прошлое красно, а будущее – тем более. Краснота вечна. Все в мире изначально красно и будет красно снова.

Конец мира был недалек, и она увидела, насколько он красен. А еще она узнала, что в каждом сердце краснота может скрываться очень глубоко, но тех, кто ей не покорялся, никогда не спасали.

Полицейские радио затрещали внутри сарая. Затем раздался голос:

– О господи. Там… только посмотри на это.

Хелен держалась подальше от провала дымившейся двери – изувеченные останки, разбросанные внутри и снаружи, вызывали тошноту. Она осталась на дороге под моросящим дождем, чувствуя себя хрупкой и бесполезной в куртке из больничного бюро находок, которая была ей велика. Но когда один из констеблей в следующий раз выйдет из сарая, она попытается привлечь его внимание. Скоро приедет еще больше полицейских – и врачей. «Пожалуйста, скорее».

Понимание приходило короткими вспышками, и Хелен напрасно пыталась как-то связать мысли; но неверие и смятение смешивались с облегчением. Все закончилось, и Хелен выжила – снова. Скоро она воссоединится со своей семьей, а больше ничего значения не имеет.

Но тут из прохода между двумя ветхими сараями вышла женщина. Она неровно шагала босыми грязными ногами, немытые волосы колтунами свисали на лицо, но красной краски при этом не было, и женщина оставалась одета. Худи и спортивные штаны на ней тоже страшно испачкались и не подходили погоде.

В руке она волочила длинный кусок дерева, один конец которого дымился. Женщина направлялась к отделенной от тела тощей красной руке, одиноко лежавшей на дороге.

Нагнувшись, женщина ахнула и взяла что-то из ладони грубо ампутированной конечности. Это что-то напоминало камень; женщина осматривала его, потом отвлеклась на что-то в листве дерева у дороги.

Откинув со лба прядь темных и неопрятных волос, она стала вглядываться в ветки, потом в сточную канаву вдоль дороги, затем, словно почувствовав чужое внимание, повернула голову, и ее взгляд упал на Хелен.

Даже на расстоянии они узнали друг друга.

Неряшливая женщина перед Хелен оказалась журналисткой Кэт.

Некоторое время они смотрели друг на друга. Хелен видела, как проступает понимание в слишком белых, слишком широко распахнутых глазах на измазанном засохшей кровью и почвой лице.

Кэт повернулась лицом к ней и сухим, хриплым голосом позвала:

– Хелен?

Та не ответила. Эта женщина отдала ее красным людям, заманила в это ужасное место, где чуть не отняли ее жизнь, втянула в это неестественное дело ее семью – маленькую дочку и старенькую маму. Полицейские в сарае должны были знать: Кэт здесь, и она – часть всего, часть абсурдной истории, рассказанной Хелен на больничной койке офицерам и детективам, не поверившим ей. Хелен посмотрела на сарай и открыла рот, чтобы позвать.

– Как ты… – Кэт не закончила вопрос, но этого оказалось достаточно, чтобы отвлечь Хелен. – Что ты тут делаешь? Я думала, они… Прости. Прости, пожалуйста, Хелен, – Кэт утерла слезы, дрожа всем телом. Рука, сжимавшая кусок дерева, побелела, костяшки стали ясно видны. – У меня не было выбора.