Багрянец - Адам Нэвилл

Но даже здесь журналистские рефлексы Кэт взяли свое, и она задумалась, что находится на пороге монументальной истории, последнюю главу которой к тому же во многом написала сама. Она поклялась найти каждый отросток красноты под землей или над ней, потому что теперь Кэт стала частью всего этого. Она, ее убитый бойфренд и бедная Хелен внесли, сами того не желая, свой вклад во внезапное падение красных и их преступной империи.

Уиллоузы, должно быть, и сами знали, что конец близко, раз пришли в панику при звуках сирены. Наверно, они тоже теряли контроль над тем, что раскормили под землей. Разве Тони не говорил, будто оно поднялось слишком высоко? Кто здесь управлял чем – или что кем?

Как можно было рассудком вообразить и принять увиденное Кэт в сарае, да еще и дважды? Ее рассказ, без сомнения, сочтут бредом сумасшедшей или глубоко травмированной женщины, к тому же убийцы – ее руки тоже запачкались.

Кэт с живостью вспомнила, что совсем недавно совершила в гостиной дома наверху. «Расправа».

«Неужели это я?»

Она скорчилась от отвращения к себе, зажмурила глаза, изгоняя из головы все мысли, и прижималась к ближайшему ряду ящиков с коноплей, пока волна тошноты не прошла.

Затем Кэт продолжила движение среди грядок в поисках свежего воздуха. Ее старое «Я» просыпалось и возрождалось после полусна: с каждой секундой Кэт казалось, будто она восстает из транса, пережитого с открытыми глазами. Все, что она видела и делала, точно во сне, смешивалось с искусственным солнечным светом, гревшим лицо.

Кэт шагала между параллельных грядок, ероша пальцами острые листья, и наконец достигла двери на противоположном конце подземной теплицы. Пещера составляла по крайней мере тридцать метров в длину и двадцать в ширину и размером не уступала Большой палате Брикбера, спрятанной у моря.

Кэт вошла в дверь, ведущую с плантации, и оказалась во втором зале, где стены были темнее, но наверху горели такие же лампы, как в теплице.

К стене напротив крепились черные провода, сложенные, как скакалки, а с них свисали пышные пучки, похожие на сохнущий орегано или цветы хмеля.

На другой стене с проводов сняли весь урожай, только на полу остались россыпи, похожие на сухие специи, – они осыпались с травы, которую собирали в спешке и не захватили всю. Конопляная пыль приставала к обожженным ногам Кэт.

К потолку тянулась металлическая стремянка – Кэт ее заметила, но не стала по ней подниматься: она не отрываясь смотрела на настенные изображения.

Похожие картины Кэт видела на выставке в Эксетере, и там они рассказывали историю, похожую на то, что случилось здесь. В пространстве между двумя пышными пучками конопли стену уродовала сплющенная собачья морда, нарисованная гематитом и углем. Мерзкая шакалья голова с красными глазами и открытыми челюстями венчала человеческие плечи на пышном женском теле, начинавшемся от волосатой шеи. Должно быть, эта тварь ухмылялась со стен на протяжении сорока тысяч лет.

Возможно, за время, проведенное здесь, последние обитатели что-то нашли – нечто бессмертное в своей гнусности, которое бывшие жители также близко знали, которому скармливали друг друга из одного ледникового периода в другой?

От настолько необъятной мысли у Кэт закружилась голова, и она впервые за несколько дней по-настоящему испытала усталость каждой клеточкой тела. В голове теснились жуткие картины – расколотые кости, крошечный детский череп, ряд кремниевых ручных топоров, морщинистый рот, обсасывавший влажную челюсть в красном свете костра…

Отныне все ее мысли наяву и во сне будут возвращаться сюда – на эту ферму и в эти пещеры, ко всему увиденному, снова и снова, всегда.

Прежде чем вылезти наружу, Кэт обернулась у подножия стремянки и напоследок окинула зал потрясенным взором. Лабиринт пещер, наверное, был поистине огромен – побережье лежало в пяти километрах отсюда, но археологи уже пробивались к ферме: вероятно, существовала связь между пещерами там и здесь. На протяжении трех лет раскопки продвигались в глубь острова, от одной скрытой пещеры к другой, вскрывая тайную историю, – и, хотя они того не знали, дорога вела к клану Уиллоуза, в настоящее.

– Тони, Тони. Мой старый друг, – послышался голос из-под маски, скрывающей почти всю голову и совсем не вязавшейся с элегантным интерьером вокруг говорившего.

Между волосатых черных челюстей блестели маленькие голубые глаза, окруженные толстыми складками загорелой кожи. Их взгляд был полон холода и неприятного предвкушения – возможно, под маской скрывалась улыбка, но невеселая.

Кресло звероголового хозяина дома стояло на возвышении, под которым, тяжело дыша, застыли четыре потрепанных дорогой человека.

От яркого света Тони Уиллоуз и его семья моргали как кроты – все эти километры они шли по коридорам, не знавшим подобного освещения. Среди белых стен, при естественном свете их грязные и неопрятные тела выглядели совсем непрезентабельно (Уиллоузы сбежали из дома, где прожили десятилетия, без обуви и без курток или пальто).

– Именно, Адриан. Твой старый друг, – откликнулся Тони, невзирая на старческий хрип, сохранив дружелюбный, задушевный тон.

Сквозь оставшуюся краску на его лице проступала восковая бледность и пот: дорога чуть не убила Тони, однако не лишила его глубокого голоса, способного наполнить комнату. Стены здесь от пола до потолка покрывала бело-синяя плитка, лишь кое-где прерываемая длинными прямоугольными окнами и дорическими колоннами. Странное шестиугольное помещение в древнегреческом стиле напоминало роскошную оранжерею с видом на море.

Мебели не было, не считая двух кресел на возвышении, обитых красным бархатом. Только едва заметный наклон пола и металлическая решетка в середине намекали, что комната задумывалась как купальня со сливом в полу.

По окнам стучал дождь, за стеклом в сером тумане лежал безмолвный морской пейзаж. Снаружи и вокруг странного помещения стояло впечатляющих размеров белое здание, видное через стеклянную крышу. Оно напоминало баварский замок, венчавший скалы, точно смотровая площадка.

– И этот старый друг пришел к тебе, чтобы попросить о выполнении уговора, – улыбнулся Тони, простирая руки, – сделки, совершенной в лучшие времена. Старые псы знают, как меняется время – очень быстро. Но что ж поделаешь.

– Всему конец, Тони? – спросил человек в маске.

– О да.

– Даже не выйдешь на бис?

Тони ощетинился, будто не хотел вспоминать о своем музыкальном прошлом.

– Так сложно подать кресло? – рыкнул Финн. По его красному лицу катился пот; он держал мать в своих тонких руках, точно это она была его ребенком. – Ты что, не видишь, кто перед тобой?!

Человек в маске обратил внимание на сына Тони, но задержал взгляд только на миг. Все четверо гостей напряглись: глаза среди собачьих челюстей на миг метнулись от недоброго веселья к чему-то еще менее привлекательному – гневу? – но тут же успокоились. Человек в маске произнес сухим, непочтительным, снисходительным тоном: