1812. Обрученные грозой - Екатерина Юрьева

— Я беспокоилась о вашей репутации! До нас дошли слухи…

— Не смешите меня! — Докки откинулась в кресле, не сводя глаз с заерзавшей на месте матери. — Алекса приехала туда через неделю после меня.

Елена Ивановна, видя, что разговор безнадежно ушел в нежелательную сторону, попыталась вернуть его к делам насущным.

— Все это лишь домыслы и наветы, — сказала она, придав прежнюю твердость своему голосу. — Вы одинокая женщина, и естественно, что родные беспокоятся о вашей репутации. Ваше поведение в Вильне, да и в Петербурге — та история с князем Рогозиным, — все это дало нам основания предостеречь вас от новых губительных шагов. Что касается долгов Мишеля, то я поговорю с ним, чтобы впредь он был аккуратнее с расходами, но вы же должны понимать, как дорого обходится жизнь в Петербурге, да еще с дочерью на выданье на руках. Выходы в свет, наряды — все это стоит денег. Теперь Мишель вынужден заново обставить дом, потому что к ним ходят люди, среди которых есть несколько перспективных женихов для Натали.

— О, они могут обставлять, что угодно, только не на мои средства!

— Но вы же знаете, какие сейчас цены! Мишель вынужден во всем себе отказывать, чтобы достойно содержать жену с дочерью.

— И любовницу, — добавила Докки, — для которой он снял квартиру и полностью оплачивает ее содержание.

— Вот глупости! — возмутилась Елена Ивановна. — Мишель обожает свою жену!

— Что не мешает ему пользоваться услугами певичек, кстати, на мои же деньги. Я оставляю вам и ему квартальное содержание, но сверх того не желаю более тратить ни копейки — ни на его любовниц, ни на карточные проигрыши, ни на драгоценности и наряды для Алексы и Натали, ни на новую мебель для их дома.

Докки встала, показывая, что разговор закончен.

— Вы не смеете! — воскликнула опешившая от отпора всегда покладистой дочери Елена Ивановна. — Вы не смеете бросать брата, всю вашу семью на произвол судьбы!

— Они взрослые люди и давно должны научиться жить на собственные средства, а не на чужие.

— Но это ваш брат!

— Брат, который один раз уже фактически проиграл меня в карты. Но теперь вы не сможете меня продать, как семь лет назад.

Елена Ивановна бросила испепеляющий взгляд на Докки:

— Вы пожалеете, если семья отвернется от вас!

— Вздохну с облегчением. Тогда я с чистой совестью смогу перестать выплачивать вам содержание, которое пока не отменила из чувства дочернего и сестринского долга, — усмехнулась Докки. — Выгоду от наших родственных связей имеет только одна сторона.

Ее мать, направившаяся было к дверям, не удержалась и уже от порога заявила:

— По крайней мере вы всегда могли рассчитывать на поддержку своей семьи. Мы всегда заботились о вас и о вашем добром имени, в отличие от ваших любовников, которые на всех углах смешивают ваше имя с грязью.

— Моих любовников? — Докки удивленно посмотрела на мать.

— Да, да, ваших! Как мило: наедине называть свою любовницу Дотти, а потом похваляться своей победой и выигрывать заключенные пари.

С этими словами Елена Ивановна повернулась и ушла, а Докки застыла посреди комнаты, не в силах поверить услышанному.

В этот же день к ней приехала Алекса. Невестка жаловалась на жизнь, на мужа, который спускал все деньги, что попадали в его руки, и оставил собственную дочь без приданого, а жену — без средств. После нее заявился сам Мишель, пытавшийся то угрозами, то просьбами смягчить сестру и заставить ее пересмотреть принятое ею решение.

— Только подумай, как общество отнесется к известию, что ты и пальцем не хочешь пошевелить, чтобы помочь родному брату и его семье, — говорил он. — Всего-то делов: погасить векселя и заплатить по счетам.

— Все эти годы я помогала вам, — напомнила Докки. — Но и дойные коровы рано или поздно перестают давать молоко.

— При чем здесь коровы?! — возмутился Мишель.

— При том, что я более не в состоянии вас содержать, — ответила Докки. — Твои непомерные расходы разоряют меня.

— Вот глупости! — воскликнул брат. — У тебя доходное поместье, да и ценных бумаг предостаточно. Ты можешь часть их продать.

— Не собираюсь этого делать. Дай тебе волю, ты оставишь меня нищей.

— С твоим-то поместьем и этим особняком, — он с нескрываемой завистью обвел глазами гостиную. — Если ты их заложишь, у тебя будет куча денег. И ты еще смеешь попрекать мать своим таким удачным замужеством!

Докки промолчала и вскоре с трудом выпроводила Мишеля из дома, после чего предупредила дворецкого, что ее нет дома ни для кого из родственников в ближайшие и последующие дни.

Она готовилась к отъезду за границу, но проволочки с денежными переводами и паспортами задерживали ее в Петербурге.

— Мы поедем сначала в Швецию, — говорила она Афанасьичу. — Я бы предпочла жить в Англии, но туда слишком далеко и опасно добираться. Поселимся где-нибудь поблизости от Стокгольма — в достаточно уединенном месте, чтобы не встретить знакомых, но где при необходимости можно будет быстро связаться с поверенными или вызвать хорошего врача.

Афанасьич был согласен и на Англию, и на Швецию, и на любую другую страну, с беспокойством наблюдая, как его барыня тает на глазах.

— Опять ничего не покушали, — ворчал он и подсовывал ей настойки из трав — для сна и аппетита, которые только и помогали Докки хоть как-то себя поддерживать. Ее снедали мысли о нарочито брошенном матерью «Дотти», и она не находила покоя, пытаясь понять, каким образом это имя стало известно ее родственникам. Она не могла поверить, что Палевский заключал на нее пари и обсуждал ночь, с ней проведенную, со своими приятелями.

«Этого не может быть, — думала Докки. — Все, что я слышала о нем, говорило о его благородстве. Даже когда он расставался со своими любовницами, то не делал эти истории достоянием света. Мужчины, которые бесчестно поступали с женщинами, известны, и их имена у всех на слуху. Но среди них никогда не упоминался Палевский. Катрин Кедрина и княгиня Думская с большим уважением отзывались о нем, и я склонна доверять их мнению. Но откуда матери может быть известно, что он называл меня Дотти?!»

Бывая в обществе, она пыталась понять, что знают знакомые о ее связи с Палевским, но не замечала ни насмешливых или осуждающих взглядов, не слышала перешептываний или пересудов. Создавалось впечатление, что о «Дотти» знает только ее мать и… Кто еще? Ни Ольга, ни ее бабушка не упоминали об этих слухах, хотя уж кто-кто, а княгиня Думская всегда в курсе всех сплетен, гулявших в свете. Катрин Кедрина, чей муж был приятелем Палевского и должен бы знать об этих разговорах, также ни разу не намекнула, что та ночь у Двины стала достоянием гласности.

Тем временем русские войска оставили Смоленск и отступили на московскую дорогу, так и не дав генерального сражения. В героях ходил генерал Витгенштейн, остановивший неприятеля к северу от Полоцка, а также князь Багратион, который, по слухам, рвался бить врага, но был сдержан осторожным Барклаем-де-Толли — его ныне все называли изменником и трусом.