Шпион, которого я убила - Нина Васина

– Не злитесь, – встал Кнур. – Вам это не идет. Я попросил расстегнуть блузку, потому что подумал: зачем это вы меня позвали? Имею хорошую интуицию. Вдруг показалось, что меня пишут. Почему бы вам и не расстегнуться, просто, без истерик?

– Я без лифчика, – сквозь зубы процедила Ева.

– О-о-о… – Кнур задумался и надул щеки. – Простите и примите мои поздравления.

– Идите к черту!

– Действительно, мне уже пора.

Осокин в коридоре лег, поджав ноги и подложив под голову локоть.

– Я могу позвать шофера, и мы заберем его, – кивнул Кнур.

– Сама справлюсь. Тем более что вчера в зале я потянула шею, – повела Ева головой перед удивленно вскинувшим брови и ничего не понимающим Кнуром. – И икру сорвала на правой ноге.

Январь тащит постанывающего Осокина в туалет и расстегивает ему «молнию» на брюках, уговаривая помочиться. Далила идет в соседний двор на платную стоянку и подгоняет к подъезду свою машину. Осокина укладывают на диван в холле, близнецы и Январь усаживаются в машину Далилы. И веселые близнецы, и мрачный, отпускающий по дороге замечания в адрес водительских способностей Далилы Январь едут гулять в зоопарк, и есть мороженое, и кататься на ослике. Потому что выпал первый снег.

Ева набирает и распечатывает свой доклад и заявление об отставке, укрывает Осокина пледом, одевается перед зеркалом, съедает розу, отдирая один лепесток за другим, а потом нюхает оставшуюся серединку с желтой бахромой тычинок. Запирает свою комнату, проверяет содержимое сумки. Из наплечной кобуры и кобуры на поясе выбирает наплечную, проверяет оружие и несколько секунд стоит на лестнице у захлопнувшейся двери, слушая посасывающую сердце тревогу.

Она едет в следственный изолятор ФСБ и узнает, что дело Марата Устинова переведено в отдел дознания военной прокуратуры, сам он освобожден из-под стражи с подпиской о невыезде. Как только истопник театра стараниями медиков обрел способность адекватно отвечать на вопросы, то сразу же заявил, что пистолет – его. К протоколу допроса была подколота копия экспертизы изъятого у истопника оружия и пуль, которыми были убиты курьеры. Итак, их убили из этого пистолета. Просматривая протокол, Ева заметила, что держит руку у горла, как будто удерживает себя от внезапного крика. Пистолет был подарен истопнику в девяносто шестом немцем, который неизвестно каким образом на одном из спектаклей забрел в подвалы театра и заблудился там. Проплутав с час, немец нашел отмечавшего что-то в одиночестве истопника, принял его приглашение выпить, потом дал денег, и истопник сбегал в буфет за добавкой. Всего-то и получилось три с половиной бутылки водки и три крепленого на двоих, но было это в воскресенье. На следующий день, ближе к вечеру, истопник сумел встать и провел экскурсию по подвальным достопримечательностям, а немец стал проявлять признаки беспокойства и показывать истопнику билет на самолет. Истопник объяснил, как мог, что люди придут и выпустят их только во вторник к полудню, так что на самолет в десять тридцать утра тот никак не успеет. Тогда немец выложил из карманов все, что у него было – зажигалку, сигареты, часы, портмоне с карточками и деньгами, пистолет из одного носка и «еще небольшую пачку ихних марок из другого носка», и истопник повел немца в засекреченный рельсовый выход. Взяли они с собой фонарик, мешочек сухарей, налили воды в пластиковую бутылку и пошли. По показаниям истопника, часов через пять немец стал сдавать – «слабоват оказался», а еще через два часа истопник уже волок его по шпалам, считай, на себе, а немец плакал, отдал истопнику фотографию детишек с рыжей фрау, на которой с другой стороны написал адрес. Наверняка бедолага собрался помирать, а может, свихнулся от крыс и темноты, и, когда они глубокой ночью вышли на темную платформу метро, влезать на нее отказывался, так что истопнику даже пришлось его слегка побить. Потому как объяснить, что по рельсам в четыре ноль десять пустят ток, истопнику никак не удавалось, хоть он и корчился в судорогах, подсвечивая себя угасающим фонариком, и кричал, вздыбив остатки волос на голове, желая изобразить, что бывает с человеком от удара тока. Немец от такого представления только стал закрывать голову руками и тихо выть. На платформе они устроились очень даже прилично и поспали на лавках часов до шести. Проснувшийся немец, обнаружив себя в светлом месте и проводив безумными глазами несколько ярких поездов с людьми, окончательно очнулся и от радости обнимал истопника, бегал по платформе и кричал на своем языке что-то торжественное. Кое-как обтерев немцу его же платком от грязи и угольной пыли лицо, истопник показал, где выход, а за свои услуги попросил одну денежку с изображением завлекательной женщины и пистолет. Немец предлагал и часы, но истопник, подумав, отказался.

Из этого пистолета истопник никогда не стрелял, потому что повода особого не было. Хранил он его в тайнике в тумбочке, а фотографию семьи немца приклеил в шкафчике в костюмерной, где переодевался, потому что и фрау, и дети – как с рекламной картинки, и вообще приятно вспомнить про давнюю прогулку.

Ева почувствовала, что если даст себе рассмеяться или даже просто выпустит улыбку, то вряд ли уже справится с притаившейся истерикой. Мало того что истопник объяснил, откуда у него пистолет, он еще и случайно приберег фотографию с адресом подарившего ее немца!

– Если это и есть Бобров, то он явно самовозвышенец! Не просто взять и найти случайно пистолет в урне, а оформить целое приключение на эту тему! – стукнула Ева по столу ладонью и вдруг обнаружила, что разговаривает громко вслух и на нее удивленно смотрит дежурный.

– Вы опоздали на двадцать три минуты, – укоризненно заметил Кошмар в кабинете директора Службы.

Ева посмотрела на свои наручные часы и обнаружила, что они стоят.

– Начинайте же, майор Курганова, – поторопил ее директор.

– Извините. Разрешите вопрос? Вы ознакомились с показаниями истопника театра? – обратилась она к полковнику Кнуру.

– Ознакомился, – кивнул Кнур. – И с показаниями, и с фотографией. Я даже с немцем поговорил полчаса назад по телефону. На вопрос об оружии он не ответил прямо, я подозреваю, что если у него и был пистолет в девяносто шестом году, то приобретался он нелегально. На вопрос, не собирается ли немец посетить в ближайшее время Россию и наш город, меня заверили, что ни сам немец, ни его дети и внуки ногой не ступят в Россию вообще и в Театр оперы и балета в частности. Из этого я заключил, что истопник в своих показаниях не врал, но официальный допрос немца придется проводить в Германии с разрешения их властей.

– Тогда я начну с этого. – Ева положила на стол прошение об отставке.

– Не принято, – спокойно, не удивившись, директор глянул в бумагу и отодвинул ее. – Если вы не можете справиться с заданием, это еще не повод просить об отставке. Мне охарактеризовали вас как личность упорную, всего добивающуюся и не имеющую ни одного невыполненного задания. Справитесь и с этим. До суда осталось сорок шесть часов. До моего рапорта в президентскую комиссию – сорок часов. У вас есть сорок часов, и можно еще добавить два часа в исключительном случае. Задействуйте дополнительно людей, если нужно.