Детородный возраст - Наталья Земскова

Сколько она ни изучала этот токсикоз по учебникам и пациенткам, а оказалось – это вам не просто тошнота. Это тошнота в виде приступов, отвращение ко всему плюс поминутное стремление загасить его каким-то продуктом – вот только каким? Токсикоз – это дезориентация и тревожность, усталость, сонливость, опрокинутый мир и, главное, невозможность всё ухватить одним взглядом: что-то выпадет обязательно. Запущена другая программа – организм перестраивается, а что вы при этом чувствуете, ему всё равно.

Она и порадоваться-то толком не успела, как начались внезапные головокружения и неожиданные приступы депрессии. И дело было вовсе не в ее неустойчивом положении (ни мужа, ни квартиры, ни поддержки), а именно в физическом состоянии, которое нужно было просто перетерпеть – месяцам к трем будет легче.

«Вот так всегда, – улыбалась она про себя, – как только страстное желание сбывается, вы тут же начинаете страдать от побочных эффектов. – И тотчас спохватывалась: – Нет-нет, я счастлива, я очень счастлива и всем довольна. Я сделаю всё, чтобы выдержать».

Еще раз обошла квартиру и, почувствовав усталость, прилегла на диван: нет, пусть тошнит, это значит – беременность развивается. Есть «обратная связь». Полтора, всего лишь полтора месяца, как она вернулась из Италии, месяц – как живет у Ингриды, а ощущение, словно годы прошли. Даже не годы – десятилетия. Всех куда-то нарочно забрали, а ее, Маргариту, оставили… Ничего, всё нормально. Нормально. Просто опять начинается новая жизнь. Но чтобы она началась, старая должна освободить место, и нечего держать ее за хвост.

…Как будто она и не держит, просто всё еще не может поверить в случившееся. Как врач Маргарита осознавала, что забеременеть в ее возрасте за столь короткий срок (да и вообще забеременеть) – всё равно что снять джекпот в крупной лотерее, слишком мало шансов. И когда у нее появились первые подозрения, она долго не могла собраться и сделать самое малое – купить в аптеке тест, чтобы, наконец, узнать правду. А когда узнала, конечно же, не поверила, и только лабораторные анализы, сданные в платной поликлинике на другом конце города, немного ее убедили. Конечно, подобные случаи были и в ее практике, но Маргарите казалось – это может произойти с кем угодно, но только не с ней.

Один такой случай произошел совсем недавно – год назад. Пациентка, которую она десять лет лечила от бесплодия, родила от молодого мужчины, для мужа это стало трагедией… Другая женщина забеременела сразу после того, как усыновила ребенка, отчаявшись родить сама.

Бывает. Бывает… Но что касается себя, то окончательно она поверила в свое счастье лишь тогда, когда объявила о беременности Светланову, и он совсем не удивился.

…После Ингридиных апартаментов квартира показалась тесноватой, мебель – устаревшей, а ведь совсем недавно они оба ей так радовались, и Валера сказал:

– Моя окончательная квартира – других переездов не будет!

А она, Рита, тогда удивилась: как? Это – всё?

Полежала, пощелкала пультом телевизора, начала собирать вещи. Как нарочно, они не находились и на поиски приходилось тратить уйму времени и дефицитных сил. Довольно скоро начало смеркаться, внезапно стемнело, но она не спешила обратно в смутной надежде дождаться Валеру: а вдруг? В конце концов, им просто необходимо увидеться и попытаться выстроить какие-то другие, совершенно новые отношения. Она нуждалась в Валере и страдала от того, что он никак не присутствовал в ее жизни. Хотя и чувствовала – нет, не пришло еще время для этих «новых» отношений. А раз не пришло, значит, ждать бесполезно. Посидела, чуть-чуть подумала, подошла к висящему на стене этюду, с которого был написан портрет, сняла его и положила в сумку. Валера придет и поймет…

Ее немного удивило, с какой легкостью она покидала квартиру (и свою прежнюю жизнь?), будто и не была связана с нею сотнями тысяч нитей, будто и не была она ее домом, гнездом, в чем-то даже опорой. Она совсем не думала о будущем, не пыталась определить свое «временное» и, в общем, странное положение, как будто всё должно решиться помимо нее, без нее.

До отъезда Кириллова оставалось чуть больше двух недель, и она решила провести их максимально беспечно, ведь неизвестно, как пойдет ее беременность: «Порадуюсь жизни, пока есть возможность… Уедет – и пойду сдаваться, встану на учет». После разговора со Светлановым Маргарита не только успокоилась, но всем своим существом ощутила единственно верную и созвучную ее состоянию линию – не предпринимать ничего, жить – как живется. Хотя, наверное, это едва ли не в девяноста процентах случаев – самое верное, самое лучшее. И – на глазах повеселела.

Повеселеть – значит принять ситуацию. Кириллов опять с изумлением смотрел на эту новую, как он чувствовал ускользающую от него, Маргариту, и ничего не понимал. Но размышлять было некогда: он целыми днями носился по городу, чтоб привести в порядок документы и дела, а вечером являлся к ней с заказанным в ресторане ужином, новостями и шутками. Забавляясь этой игрой в семью, они говорили о пустяках, но всё время наблюдали друг за другом, будто бы ожидая чего-то.

«Неужели не догадался? Не понял?» – спрашивала она себя, стараясь есть без отвращения и проявляя заинтересованность.

«Какая странная веселость – и от чего бы?» – размышлял он и терялся в догадках.

Дни тикали и тикали, бежали, как спешащие часы, и каждый был погружен в свое…

То, что начались роды, я просто не поняла. Первое января. Одиннадцать вечера. Страшно хочется спать. Вдруг – неясная боль в животе. Неясная, но достаточно ощутимая, чтобы не уснуть. Промучилась два часа – не стихает.

Новогоднюю ночь, как и все предшествующие, я провела в больнице, но спать мне, конечно, не дали. Никакого волшебства, никакой сказки праздника, ни на грамм. Крики, хлопки и вспышки салюта не прекращались, и малышка во мне всё время ворочалась, а я ее уговаривала и успокаивала. Алеша хотел встретить Новый год со мной в больничной палате – еле отговорила от этой безумной затеи. Я сама себе в тягость, какие уж тут свидетели…

Главное, что я дожила, доползла, дотерпела. Последний месяц был очень длинным и жутким: я его почти не помню. Я стала огромная, рыхлая, практически квадратная, еле передвигалась и даже лежала с трудом. Раздувалась, как шар. Шестьдесят четыре килограмма – вроде бы немного, ведь не сто же, но для меня этот вес оказался почти неподъемным. Всё время затекала, немела грудина, так как верхний край живота упирался в нее. На бок по-прежнему лечь не могла – живот вставал углом и никак не желал расслабляться. Засыпала на полчаса-час и просыпалась, оттого что мне всё мешало. Вставала подвигаться. Но и двигаться не получалось: уставали ноги, уставало тело, меня разрывало, разламывало в разные стороны, сердце колотилось изо всех сил. Слава богу, не было отеков.

Страх выкидыша стал неактуален, зато страх за ребенка цвел махровым цветом. По отделению гуляли упорные слухи о том, как на днях родился мертвый ребенок, и несчастная женщина криком кричала на всю больницу, пока не потеряла сознание, как другого ребеночка неправильно приняли, и он тоже не выжил… Подобные истории можно рассказывать и слушать бесконечно, но лучше их не знать вообще. Клуб общения под дверями своей палаты я давно ликвидировала, но эти рассказы как-то просачивались: то в процедурном что-нибудь услышишь, то в коридоре. И еще я заметила: в больницах негативная информация распространяется сама собой и по своим законам – виртуально-телепатическими каналами, о благодати неведения можно только мечтать.