Собрание Сочинений. Том 1. Произведения 1921-1941 годов. - Хорхе Луис Борхес

кажется читателю бессвязной. Многие нити, думает он, слишком слабы, события не состыкованы. И вдруг — чаще всего неожиданно — ему открывается смысл этих зазоров. Он чувствует, что все эти околичности, все эти анаколуфы говорят об одном: рассказчик здесь без оглядки верит в чудеса, о которых рассказывает. Реальность ведь точно так же неправильна и тоже не складывается в единый рисунок.

Лучшие из сказок, составивших нынешний том, — это, по-моему, «Брат-привидение», «Повелительница неба», «Сын черепахи-призрака», «Волшебный ящик», «Медные монеты», «Тун По-хуа, продавец грома», «Необыкновенная картина». Последняя — рассказ о художнике божественного мастерства, который написал на холсте полную луну, способную убывать, заходить и снова всходить, как небесная.

В оглавлении я отметил несколько названий, которые, думаю, понравились бы Честертону: «Благодарный змей», «Царь праха», «Комедиант и призрак».

Э. С. ДРАУЭР{503}

«САБИИ ИРАКА И ИРАНА»

За исключением буддизма (который не столько религия или теология, сколько способ обрести спасение), все религии тщетно стараются примирить явное и порой невыносимое несовершенство мира и тезис, или гипотезу, о всемогущем и всеблагом Боге. Впрочем, примирение это весьма ненадежно, и добросовестный кардинал Ньюмен{504} («Опыт грамматики согласия», часть вторая, глава седьмая) признает, что вопросы вроде: «Если Господь всемогущ, то как Он терпит, что на Земле существует страдание?» — это тупики, которые не должны отвлекать нас от главной дороги и задерживать развитие религиозных исследований.

В начале христианской эры гностики смело подошли к этой проблеме. Между несовершенным миром и совершенным Богом они поместили почти бесконечное число иерархически расположенных божеств. Приведу пример: головокружительная космогония, приписываемая Иринеем Василиду. В начале этой космогонии находится неподвижный Бог. Из его покоя эманируют семь подчиненных божеств, которые образуют и возглавляют первое небо. Из этого первого демиургического венца исходит второй, также с ангелами, Силами и Престолами, которые составляют другое, нижнее небо, симметричный двойник первоначального. Второй круг, в свой черед, раздваивается, также третий и четвертый (причем божественность все время убывает), и так до 365-ти небес. Самое нижнее небо — наше. Оно есть создание выродившихся демиургов, в естестве которых доля божественности тяготеет к нулю… С такой религией гностики прожили около девятнадцати веков; с религией аналогичного типа живут ныне сабии Персии и Ирака.

Абатур{505}, неподвижное божество сабиев, глядится в бездну, наполненную илистой водой; после некоего количества вечностей его нечистое отражение оживляется и создает наше небо и нашу землю с помощью семи планетарных ангелов. Отсюда несовершенства мира, созданного всего лишь подобием Бога.

В Ираке живут пять тысяч сабиев и в Персии две тысячи. Эта книга, вероятно, самый обстоятельный труд из всего, что о них написано. Автор, мистрис Драуэр, жила среди сабиев с 1926 года. Она присутствовала почти на всех их церемониях — подвиг достаточно трудный, если вспомнить, что самые торжественные церемонии обычно продолжаются часов по восемнадцать. Она также сопоставила и перевела многие канонические тексты.

ДЖОН ДИКСОН КАРР{506}

«IT WALKS BY NIGHT»[292]

На одной из страниц одного из четырнадцати томов сочинений Де Куинси есть такая мысль: отыскать настоящую проблему — вещь не менее замечательная, чем найти ее решение. Известно, что Эдгар Аллан По изобрел детективную новеллу; менее известно, что в первой же из написанных им детективных новелл — «Двойное убийство на улице Морг» — он поставил этот повествовательный жанр перед основополагающей проблемой: трупом в запертой комнате, «куда никто не входил и откуда никто не выходил». (Не стоит добавлять, что предложенное им решение — не из лучших: оно требует на редкость невнимательных полицейских, переломленного гвоздя в оконной раме, человекоподобной обезьяны.) Рассказ По относится к 1841 году; в 1892-м английский писатель Исраэль Зангвилл{507} опубликовал повесть «The Big Bow Mystery»[293], которая поднимает проблему вновь. Зангвилловское решение остроумно, хотя и трудноисполнимо на практике. Двое героев одновременно входят в комнату жертвы; один с ужасом объявляет, что хозяину отрезали голову, и пользуется столбняком своего спутника — считанными секундами, когда тот от неожиданности ничего не слышит и не видит, — чтобы совершить убийство. Другое замечательное решение предложил в «Тайне желтой комнаты» Гастон Леру{508}; еще одно (хотя, конечно, и менее замечательное) — Иден Филпоте{509} в «The Gig-Saw»[294]. Мужчина в башне убит кинжалом; в конце мы узнаем, что кинжалом, оружием ручным, с дальнего расстояния выстрелили из ружья. (Механистичность выдумки снижает и даже вовсе уничтожает читательское удовольствие; то же самое можно сказать про «След новенькой булавки» Уоллеса.) Насколько помню, к проблеме дважды подступался Честертон. В его «Невидимке» (1911) преступление совершает почтальон, который оказывается в доме незаметно, поскольку он — фигура незначительная, безличная и появляется периодически. В новелле «Пес-предсказатель» тонкая шпага и прорези в беседке развеивают тайну.

В нынешней книге Диксон Карр, автор «Слепого цирюльника», «Пустотелого человека», «Сражения на саблях», предлагает свое решение. Не стану совершать ошибку, его обнародуя. Перед нами преинтереснейшая книга. Ее многочисленные убийства совершаются в Париже, который кажется нереальным. Признаюсь, ее последние главы несколько разочаровывают: крах, почти неизбежный в книгах такого рода, берущихся рационально разрешать неразрешимые проблемы.

РИЧАРД ХАЛЛ{510}

«EXCELLENT INTENTIONS»[295]

Среди замыслов, которые меня сопровождают, которые, в некотором смысле, оправдывают меня перед Богом и которые я не собираюсь исполнять (все удовольствие в том, чтобы окидывать взглядом их смутные контуры, не доводя до завершения), есть детективный роман несколько еретического свойства. (Последнее существенно: по-моему, детектив, как и прочие жанры, жив лишь постоянным и тонким нарушением собственных законов.)

Я задумал этот роман как-то вечером, в один из бесцветных вечеров то ли тридцать пятого, то ли тридцать четвертого года, выходя из кафе в квартале Онсе. Предлагаю читателю удовольствоваться этими скудными и случайными сведениями, поскольку остальные я забыл, и забыл настолько, что теперь не помню, придумывал ли вообще. Общий замысел состоял в том, чтобы выстроить ходовой детективный роман с загадочным убийством на первых страницах, неторопливой дискуссией потом и разгадкой в финале. А в самом конце, едва ли не в последнем абзаце, вставить двусмысленную фразу, наподобие, скажем, такой: «И тут все убедились, что встреча этих мужчины и женщины была совершенно случайной», — которая подсказывает или наводит на мысль, что прежняя разгадка была ложной. Обеспокоенный читатель заново перероет соответствующие главы и найдет новую, подлинную разгадку. Читатель моей воображаемой книги окажется проницательнее детектива… Ричард Халл написал преинтереснейшую книгу. Это мастерская проза с убедительными героями и утонченной иронией. При этом