Ольга, княгиня русской дружины - Елизавета Дворецкая

– А ну-ка дай сюда! – Ингвар усмехнулся и протянул руку. – Не твое это.

Девушка дрожащими руками сняла с шеи ремешок и вложила в подставленную ладонь.

– А ее – взять! – велел Ингвар гридям.

Двое подошли и взяли невесту за локти. Ее мать начала робко подвывать, еще не до конца понимая, не мерещится ли ей этот ужас – волки из темного осеннего леса, явившиеся на свадьбу, будто какой злой колдун пригнал.

– Батька ваш где? – Ингвар повернулся к старшим бабам. – Который дорогу на Игровец знает. Давайте мне его сюда. А не то сам пойду искать. Девку вашу с собой заберу, а как надоест – в топь спущу.

Вот так и вышло, что, когда дружина добралась до Игровца и перед избами разожгли костры, Ута с изумлением увидела кроме Ходимы еще и незнакомую девушку.

– Забирай, племянница! – Ингвар надел ожерелье на шею хлопающей глазами Святанке.

Все дети уже проснулись, но думали, что видят сон. Молчаливый и темный Игровец враз переменился: у подножия его пылали костры, туда-сюда ходили и разговаривали гриди.

– Дядя Ингвар! – Дети облепили его и никак не желали отпускать; казалось, стоит им выпустить его руки, как он исчезнет и они опять останутся во власти чужих мрачных богов.

Ходиму и его дочь отправили в избу к сыновьям и поставили там дозорных. Во второй избе могли лечь на пол всего несколько человек, поэтому гриди, нарубив ветвей и лапника, привычно укладывались поочередно поспать возле костров, накрываясь плащами. Повеселевшая Ута только разводила руками: ей было даже нечем их покормить! Напротив, это они наконец дали детям по куску сухого хлеба, и те с восторженными воплями вцепились в них.

– Больше в жизни на бобрятину не взгляну! – с набитым ртом бормотала Святана.

– И на бруснику! – подхватила Держанка.

Нечего было и думать о том, чтобы спать. И Ута, и дети не смогли бы сомкнуть глаз: ведь, когда рассветет, они наконец покинут постылый Игровец!

Пройдя в избу, где Ута зажгла пару лучин, Ингвар сел к столу, огляделся и хмыкнул:

– Богато живешь, боярыня! Ну давай, рассказывай! – Он положил руки на стол.

– Лучше ты рассказывай. Где Мистина? Как Эльга? Что там у вас происходит?

Ингвар начал рассказывать. Ута слушала, все еще не веря: так странно было видеть здесь, в этом Ящеровом углу, его, киевского князя, который воплощал в ее глазах всю большую жизнь. Русскую землю и «всю русь». Вся она, огромная и разношерстная держава Олега Вещего, раскинувшаяся от Восточного моря до Ромейского, каким-то чудом умещалась в этом невысоком коренастом мужчине тридцати с чем-то лет, с простым грубоватым лицом и клочковатой, отливающей рыжим бородой.

– И ты все это бросил без присмотра, чтобы самому идти сюда за нами? – тихо спросила она, когда он закончил.

Кстати сказать, ему не пришлось говорить долго: перечислил он только самое главное. Но Ута понимала, как много за этим стоит.

– Ну, Эльга велела вас поскорее привезти… Ты же мне… – Ингвар хотел напомнить, кем Ута ему приходится, но не стал и закончил: – Я ж люблю тебя, как же мог на болоте бросить?

Ута молчала. Когда она впервые увидела Ингвара, он олицетворял для нее гибель всей ее тогдашней жизни. Был причиной и виновником этой гибели, будто Змей Горыныч. Но прошли годы, многое изменилось, и теперь он был как Перун, явившийся в мрачные подземелья освободить пленников Змея. Она даже не могла сказать, что тоже его любит – и не потому, что это было не так. Вот уже много лет он был стволом дерева, на котором все они росли, будто ветки: она, Эльга, Мистина, их дети, братья и сестры, племянники, воеводы, бояре, дружина… С оглядкой на него устраивались их судьбы, заключались браки, выбирались имена их детям, распределялись дела и доходы.

Вокруг этого дерева стояли другие – «великие и светлые князья» под рукой Ингвара, вроде Володислава древлянского или Станибора смолянского – числом более двадцати! И еще у этой рощи было бесчисленное множество листьев, о которых они сами ничего не знали: все те люди, что рубили лес, пахали землю, сеяли жито, делали долбленки, ткали паруса, ковали железо, таскали и возили грузы, строили городки, выходили в ратное поле – сотнями тысяч рук создали Русскую землю, чтобы дерево росло и тянулось все выше и выше к солнцу. Уту переполняло видение этого дерева, соки его текли в ее жилах, будто собственная кровь, она ощущала жизнь всей Русской державы как свою. Но она не находила ни единого слова, чтобы это выразить.

– Ты прямо светишься, – хмыкнул Ингвар, глядя на нее. – Жаль, выпить тут нечего…

* * *

Как рассвело, собрались в дорогу. Гриди загасили костры и свернули снаряжение, Ута одела детей. Из второй избы привели семейство Ящерова жреца Ходиму, троих его сыновей и дочь. Ходима был спокоен, дети его – понуры и подавлены. Эти четверо были со своей немудрящей поклажей за плечами и с посохами в руках, Ходима – налегке.

– Прежде чем идти, надо мне батюшке Ящеру слово молвить! – объявил он гридям. – Гневен Ящер батюшка! Гневен на вас, чужаков, что в край его вторглись, детей его обидели!

– Ну ступай, скажи, – согласился Ингвар. – Дети твои тут с нами обождут.

Гриди обступили Ходимовичей; Семята сзади положил обе руки на плечи девушке. Она вздрогнула, будто ее ударили, оглянулась, но промолчала. Разумеется, Ингвар понимал, что Ходима может попытаться сбежать и бросить их на болоте, так что семью его стерегли всю ночь и до ветру выпускали по очереди.

Ходима направился к Навьему Оку. Кое-кто из гридей любопытства ради последовал за ним. Проводя жизнь в разъездах, Ингваровы люди повидали много разных мест, как священных, так и страшных, что зачастую одно и то же. Болото угнетало и их тоже, всем хотелось поскорее на твердую землю, а там и домой, в Киев…

Старик дошел до края озерца, встал над водой, глядя в черное блестящее око, по которому ветерком несло вереницы желтых березовых листьев.

– Ящер-батька, князь наш болотный! Хранил ты нас, хранили мы тебя. Настала пора, пришла беда: мы тебя уж не сохранили, к жертвеннику твоему чужих людей допустили. Прости нас. Прими жертву мою во искупление вины нашей, а там и сам свое возьми.

Вымолвив это, он вдруг прыгнул вперед и бултыхнулся в черную воду. Взметнулась волна, выплеснула на траву желтые листья.

Заплакала в голос Ходимина дочь – будто ждала этого. Гриди смотрели в изумлении, кто-то даже воскликнул: «Силен мужик!» Мало кто хорошо расслышал речь старика, и киевляне не поняли, зачем он вздумал прыгать в холодную осеннюю воду, да еще во всей одежде и кожухе. Ведь не выплыть…

Еще какие-то мгновения все ждали, что Ходима вынырнет. Может, у них так принято с Ящером разговаривать – нырять? Нечто подобное помнили те из гридей, что родились или бывали в Ладоге и на Волхове, где тоже почитают своего Ящера как первейшее божество.

Но девушка продолжала рыдать. Одетая в сряду невесты, это она должна была уйти в подводные края…