Похвала добродетели - Эльдар Бертович Гуртуев

Германии. Все эти дни был с ним, не мог тебя поискать и не с кем было даже отправить письмецо. Несколько раз проходил мимо твоих окон, но увы...

Когда же я увижу тебя? Когда услышу твой тихий и нежный голос? Я думал о тебе в горах, думаю и здесь, дома, — все время ты со мной. Передай, как бы нам увидеться до школы? Я жду. Твой друг Магомет».

— Сколько можно читать одну и ту же бумажку? — раздраженно спросила Буслимат, пристально наблюдавшая за дочерью. — Наизусть, что ли, хочешь вызубрить?

— Да, мама, — ответила Нафисат. — Это очень хорошая песня, мне хочется ее запомнить.

— Вот оно что! — недоверчиво произнесла Буслимат. — Не о любви ли говорится в этой песне, а?

Нафисат молчала.

— Кажется, она любит этого парня, — тихонько сказала мать, поглядывая на Нафисат.

Дочь не откликнулась. Сама не зная почему, она скрывала от матери — самого близкого ей человека — свои чувства к Магомету. Сколько уж раз собиралась рассказать, но все никак не решалась, откладывала со дня на день...

— Что же ты молчишь? — снова обратилась Буслимат к дочери. — Ты любишь того, кто прислал тебе эту записку? Я хоть и неграмотная, но чувствую, что никакая это не песня...

— Но, мама...

— А если письмо кажется девушке песней, — продолжала мать, перебивая Нафисат, — то дело ясное: оба влюблены!

— Ну зачем же так, мама! — вспыхнула Нафисат и бросила письмо на стол, словно оно вдруг обожгло ей пальцы. — Неужели ты никогда не получала писем?

— Нет, дочка, — твердо ответила мать. — Никогда! Если хочешь знать, то твоего отца я вообще до самой свадьбы в глаза не видела. Это уж сам аллах позаботился, чтобы я была счастлива, — муж мой оказался хорошим, красивым, статным. А уж доброты такой я ни в ком не встречала. Но самое главное, что любил он меня, так любил, как редко кто умеет. И я была счастлива. Когда привезли его домой, сраженного вражеской пулей, я до последней минуты верила, что не отнимет его у меня судьба, так и сидела у кровати. Вот-вот, думала, откроет глаза и скажет: «Потерпи, душа моя, еще немного, кончится война, кончатся смерти, и снова мы заживем с тобою как прежде. А потом сыграем свадьбу нашей дочери, да такую, какой в горных аулах еще никто и не видывал...» А тебе, моя девочка, тогда и годика еще не было.

Женщина умолкла, достала из рукава платок, приложила к повлажневшим глазам.

— Ну что ты, мама, ну зачем? — ласково сказала Нафисат, обнимая мать за плечи. — Не надо плакать...

— Ладно, не буду, — ответила мать и вдруг, неожиданно для девушки, продолжала: — Я и сама вижу, что Магомет — славный парень. Мне кажется, он умнее и скромнее других ребят, и сердце его красоту любит — пошли ему аллах крепкого здоровья. А то, что все лето в горах проводит, так ведь совсем еще молодой, это у него пройдет...

Нафисат хотела сказать, что ей даже нравится увлечение Магомета, хотя она и скучает, когда он надолго уходит в горы. Но это означало бы, что она подтвердит догадку, подсказанную Буслимат ее материнским сердцем, а признаться в своей любви девушка все еще не решалась.

На том и закончился их разговор.

IV

Магомет проснулся необычно поздно — утреннее солнце уже ворвалось в комнату и радужно играло в никелированных шишечках кровати. Вставать не хотелось, спешить было некуда, и он решил было еще поспать, но яркое солнце и звон посуды на кухне окончательно развеяли сон. В комнату вошла Зарият с большой сумкой в руке.

— Куда так рано, мама? — спросил Магомет.

— Не так уж рано, — возразила мать. — Я даже опаздываю отцу завтрак отнести. Бедняга вчера вернулся, когда ты уже спал, а ушел чуть свет, пожалел тебя будить. Пойду, говорит, косить, пока прохладно, по солнцепеку-то тяжело... Ну, вставай, нечего валяться. Сходишь в магазин...

— Давай наоборот, мама, — предложил Магомет. — Я отцу завтрак отнесу, а ты в магазин иди. Но если очень о нем соскучилась, — улыбнулся он, — тогда ладно, пойду в магазин, тем более что давно я не слышал бабьи хабары.

— «Бабьи»! — притворно возмутилась Зарият. — Будто вы, мужчины, меньше болтаете. Ну, да ладно, собирайся, поторапливайся.

Она принесла и положила перед Магометом узелок с едой и поставила кувшин с айраном.

Бисолтан косил траву за речкой близ леса. Избрав самый короткий путь, Магомет вскоре пожалел об этом: тропа вилась меж густых зарослей орешника, и рукав новой рубашки разорвался об острую ветку по самый локоть, да еще и лицо исхлестали упругие тонкие прутья. Магомет даже призадумался, не вернуться ли обратно, чтобы затем пойти дальней, но легкой дорогой, тем более что обе руки его были заняты, и он не мог даже раздвигать перед собою кусты. Но это заняло бы теперь слишком много времени. И, размышляя о том, как взгреет его мать за порванную рубаху, он двинулся дальше.

Наконец послышались знакомые свистящие звуки — «хаст, хаст, хаст». Магомет локтем отер потный лоб и остановился, издали любуясь могучей фигурой отца. Движения Бисолтана были размеренными, неторопливыми. За косой, которая как молния сверкала под лучами раннего солнца, оставался зеленый ежик коротко срезанной травы...

Магомет опустил на землю свою ношу и попытался как можно выше закатать рукава рубахи. Потом отодрал от брюк репьи, пятерней пригладил разлохматившиеся волосы, — в общем, по мере возможности привел себя в порядок и направился к отцу.

Заметив сына, Бисолтан широко и радостно улыбнулся. Они давно уже не виделись: когда Магомет спустился с Петером с гор, он не застал отца дома — тот ездил по делам колхоза в район и вернулся лишь вчера ночью.

Глядя на Магомета, Бисолтан в который уж раз подумал — до чего же парень похож на родного отца! Несчастный Ибрагим! Вот бы радость ему была увидеть, каким ладным и умным вырос его сын. Но судьба оказалась недоброй. Смертельно раненный в горах вражеской пулей, Ибрагим погиб, когда мальчишке было месяца три, не больше. Пока он лежал дома, день ото дня слабея, Бисолтан не отходил от его постели, — они были давними и верными друзьями. А в последний день Ибрагим, собрав остатки сил, тихо обратился к Бисолтану:

— Как тяжело умирать, когда мы уже