Приманка для мужчин - Тэми Хоуг

— Тебе нечего больше добавить?

Он мысленно съежился от промелькнувшего в голосе Янсена разочарования.

— Нет, сэр.

— Ладно. — Дэн отложил карандаш, встал, чувствуя, как мышцы и связки отзываются всеми длинными, тяжкими прожитыми днями, которые он помнил, и еще несколькими забытыми. — Что же, Трейс, выбора у меня не остается. Мне придется задержать тебя на время…

— Нет! — взорвалась Элизабет, вскочив так резко, что опрокинула стул.

Дэн пристально смотрел на побледневшего, как мел, Трейса.

— Хочу, чтобы ты как следует подумал обо всем, сынок. Ты — главный подозреваемый, а алиби у тебя нет. Сказать мне правду не так плохо, как быть обвиненным в убийстве.

Он подошел к двери, кликнул помощника. Вошел Кауфман и с печальным, извиняющимся видом стал бочком приближаться к Трейсу. Элизабет остановила его взглядом, обняла сына. Она прижимала его к себе со всей силой, на какую была способна. Жаль, что он так вырос и его нельзя взять на руки, как когда-то давно, когда он был маленьким мальчиком с поцарапанными коленками.

— Я люблю тебя, родной мой, — шептала она, дрожащей рукой гладя сына по щеке.

Он смотрел на нее сквозь разбитые очки, смотрел со страхом, горечью, а за страхом и горечью теснились другие чувства, которым он не давал воли.

— Все будет хорошо, мамочка, — пробормотал он, всем сердцем желая, чтобы ей больше не пришлось проходить через это из-за него, чтобы он сам мог вернуться назад и исправить те глупости, что натворил; чтобы Керни Фоксу вообще не рождаться на свет.

Кауфман взял его за локоть и повел по длинному белому коридору. Элизабет стояла в дверях и смотрела им вслед. У нее так болело сердце, что ей казалось, будто она умирает. Когда Кауфман и Трейс свернули за угол, она обернулась к Дэну, чтобы излить часть своего страха, отчаяния и ярости на него.

— Как ты мог? — процедила она, исступленно моргая, чтобы не дать слезам пролиться. — Он ведь еще ребенок! Дэн плотно закрыл дверь, отрезая ее монолог от любопытных ушей в соседнем кабинете.

— Элизабет, он подозреваемый. Мои личные чувства не должны иметь с этим ничего общего. Мне надо дело делать.

— Правильно, — оскалилась Элизабет, шмыгнув носом и едва сдерживаясь, чтобы не броситься на него с кулаками, — твои законные избиратели негодуют, требуют его голову, и ты готов принести ее им на блюдечке. Все легко, мило, аккуратно — как ты любишь.

— Для меня это совсем не легко.

— Он не виноват! — крикнула Элизабет.

— Он лжет! — крикнул в ответ Дэн, и его голос звонко отразился от пустых белых стен. — Я не могу просто взять и отпустить его. Он подрался с Фоксом при пяти десятках свидетелей, потом Фокса нашли убитым в миле от твоего дома, и все, что по этому поводу говорит Трейс, — что он один гулял в лесу. Элизабет, ты сама знаешь, где он ходил вчера ночью? Чем занимался?

Она зажала рот ладонью, давясь слезами. Трейс ее сын, и она должна бы знать, где он был, что делал. Должна без тени сомнения знать, что он не мог убить человека. А она не знала. Господи помоги, она не знала, способен он на убийство или нет. В последнее время он был такой озлобленный, к нему было не пробиться… Она чувствовала, что он ускользает от нее, и хотела вернуть его, но как?

— О боже, — прошептала она. Ее опять душил страх.

Дэн смотрел, как она пытается справиться с собой, и внутренний голос тихонько подсказывал, что у него не будет более удобного момента, чтобы разорвать всякую связь с этой женщиной. У него есть работа, работа для него главное, и ничто другое не должно ему мешать. Но как удержаться, не потянуться к Элизабет?

— Иди ко мне, — позвал он вполголоса, кладя руку ей на плечо.

Она сбросила его руку, шагнула назад.

— Нет. Так ничего не получится, друг мой. Или одно, или другое. Ты не можешь разрезать свою и мою жизнь на кусочки — дружба, любовь, работа — и пользоваться ими по отдельности. Настоящая жизнь не так аккуратна. Ты не можешь потянуться ко мне, когда тебя заест совесть, а потом поставить обратно на полочку. Я тебе не кукла, чтобы играть со мною, когда приспичит; я живой человек, у меня есть сердце, и мне до смерти надоело, что его все время кто-то разбивает, так что уйди и не трогай меня!

Не дожидаясь, пока он послушается, она протиснулась мимо него к двери, выскочила в холл и побежала к выходу на улицу, натыкаясь на расставленные повсюду металлические столы и стулья. Сквозь пелену слез она видела обращенные к ней размытые, искаженные лица с шевелящимися губами, но не всматривалась и не вслушивалась; голоса и шум компьютеров на столах сливались в нестройный гул, давивший ей на уши. У последнего стола ее облаял пес Игера, сам Игер протянул к ней руку, пытаясь задержать, но Элизабет оттолкнула его, распахнула дверь и побежала по проходу, ведущему к стоянке. Прижимая к груди сумку, она через две ступеньки взлетела по лестнице к выходу и врезалась прямо в Бойда Элстрома.

Он поймал ее за плечи и на секунду прижал к себе, прежде чем она успела отшатнуться, столкнувшись с его большим, мягким животом.

— Надо было заводить дружбу со мной, пока предлагал, — зловеще процедил он.

Элизабет бросила на него бешеный взгляд, высвободилась из его лап, отскочила в сторону.

— Пошел ты!

— Извини, детка, — ухмыльнулся он, и в его глазах блеснуло что-то холодное и гадкое, — свой шанс ты упустила. Смотри пиши мою фамилию без ошибок, когда будешь печатать статью о том, как я арестовывал твоего сына, убийцу Керни Фокса.

Тут на Элизабет бросилась свора репортеров с камерами и диктофонами на изготовку, наперебой выкрикивавших вопросы. Она круто повернулась, растолкала их, добежала до «Кадиллака», бросила сумочку на сиденье и изо всех сил хлопнула дверцей, не заботясь о ничьих пальцах. Автомобиль взревел, царапнул брюхом по асфальту, высекая искры, и на третьей скорости вылетел со стоянки.

Машина Элизабет, как ярко-красная торпеда, неслась по шоссе. В не правдоподобно синем небе ярко светило солнце. С одной стороны от дороги степенно паслись рыжие, с белыми мордами коровы, а телята резвились поодаль, взбрыкивая и бодаясь. С другой стороны тянула к небу длинные, острые листья высокая кукуруза. Этот день был слишком хорош для того, что происходило. Больше подошло бы ненастье с резким ветром, холодным дождем и свинцовыми тучами.

Элизабет выбрала первую попавшуюся боковую дорогу, включила левый поворот и свернула. Машину слегка занесло, под колесами захрустел гравий. Элизабет убавила скорость, и большой автомобиль грузно покатил по узкой дорожке. Наконец она почувствовала, что достаточно удалилась от цивилизации, поставила «Кадиллак» на ровной площадке среди поля и заглушила мотор.

Первым ее побуждением было вернуться домой, но Аарон еще там. Аарон Праведный; уж он-то наверняка считает ее худшей матерью худшего из всех в Западном полушарии сыновей. Ей казалось, что сам господь бог скорбно взирает на нее глазами своего верного раба; стоицизм Аарона был ей живым укором. Нет уж, ее и так мучит совесть.