Где ночуют боги - Дмитрий Владимирович Иванов

Тогда Миша попытался было обвинить Антона в хищении олимпийского бюджета в особо крупном размере. Антону ничего не оставалось, как цинично напомнить Мише, что это он, Минке, доверил другу такую сумму, точнее, это он убедил Путина доверить Антону такую сумму. Так что на скамью подсудимых придется садиться им рядом. Миша хватал ртом воздух, как лещ в рыбацкой лодке, когда Антон это сказал. Антону было жалко смотреть на коллегу. Миша выглядел маленьким, лысым, несчастным и одиноким евреем, который пытается создать положительный образ праздника спорта, а с ним вместе создавать его никто не хочет. Он, Антон Рампо, бросил Мишу при первой же удобной возможности. Конечно, и Изабель его бросит, и еще уведет с собой лучшую половину агентства, и Конст тоже уйдет, потому что Изабель ему пообещает финансирование его экспериментов с жидким силиконовым компом, который можно носить с собой в бутылке. И даже Валек Матвеев бросит его, если соскочит с наркотиков, а если нет – то вот разве что Валек и останется, потому что никто другой не станет терпеть креативщика-наркомана.

Миша больше не требовал возврата денег. С двери личного кабинета Антона в агентстве «PRoпаганда» в Москве по личному указанию Миши в тот же день сняли табличку «Genius. Push». И больше такой таблички в агентстве Миши никогда и ни у кого не было.

Греческую церковь не стали сносить и монастырь для туристов на ее месте решили не строить – выделенных средств из бюджета в какой-то момент стало мало, а монастырь малобюджетный туристам мог не понравиться, так что строить новую православную твердь таджики не стали. Так русское воровство спасло греческую церковь.

Голем Николай, созданный дядей Эдиком, в середине лета нашелся. Он стал олимпийским чиновником и помощником губернатора Краснодарского края. Дядя Эдик говорил, что Ларис сделала очень хороший холодец и, вероятно, мозг Николая работает отлично. Про помощника губернатора, правда, говорили, что он сильно душится – он делал это, чтобы сбить запах дрожжей, он ведь был из теста, и ему все время казалось, что от него пахнет чесноком и морковью – потому что Ларис положила их в холодец. Подчиненные чиновника уважали, некоторые даже боялись. Дядя Эдик пытался увидеться с големом, но не попал на прием.

Всемирный потоп не случился. Правда, осенью и зимой на Имеретинской бухте были сильные штормы. Антон узнал, что во время одного из них был смыт с пирса и пропал без вести – утонул в штормящем море – вместе с жилым вагончиком, в котором его застал шторм, начальник охраны автобазы. Он любил Юрия Антонова и когда-то читал Антону свои стихи:

«Вот море, ему миллион лет, а мне сорок девять.

Вот одна волна…»

А что дальше – он не мог придумать, и Антон посоветовал ему ничего не придумывать, а поставить в этом месте точку.

Бывший глава креативного штаба вспомнил, что обещал мужику-поэту придумать про него сказку с хорошим концом. И придумал. В сказке поэт не утонул. Он попал в подводное царство, где все поют за столом песни Юрия Антонова. Подводное царство душевное, потому что в нем нет мобильных устройств, на которые русские люди променяли свою душу.

Ларис получила от властей новый дом на соседней горе взамен снесенного старого. Дом был большим, от известного бельгийского дизайнера-женщины. Помещение было оснащено системой «умный дом». В системе этой Ларис, правда, так и не смогла разобраться и попросила дядю Эдика ее отключить, что он и сделал и с разрешения Ларис даже разобрал эту систему и унес к себе для экспериментов.

Дети Ларис недавно звонили, обещали приехать из Америки и отвезти Ларис туда, где она жила до войны – в страну души, по которой она скучает. Голубая каска ООН по-прежнему поздней осенью полна оранжевой спелой хурмы. Ее Ларис собирает, а потом привязывает на нитки и сушит на ветру: сушеная хурма сохраняется долго, чтобы ее могли попробовать дети и внуки, когда приедут из города ангелов и повезут Ларис в страну души.

Известный бельгийский дизайнер-женщина, которая проектировала «умный дом» для Ларис, в Сочи построила ряд авангардных проектов. А еще она стала новым мужем бывшей жены Антона – тоже дизайнера и тоже женщины – Лены. Хоть и с большим запозданием, бывшая жена Антона, Лена, открыла в себе свою истинную природу. Цветаеву она всегда любила, но не понимала, что это значит, и только когда познакомилась со своей коллегой, дизайнером из Бельгии, смогла принять себя – когда вместе они однажды ночью пили виски и слушали монгольский бубен, двойной CD. Бывшая жена Антона, Лена, теперь тоже жила в Бельгии, со своим мужем Мэри. В Бельгии жил и Василий, сын Лены и Антона. Но часть времени он проводил у отца – Лена общению сына с отцом никогда не препятствовала.

Василий приезжал иногда к отцу на Аибгу, где Антон теперь жил. Прежний дом Сократа и Аэлиты все же снесли, когда однажды брата и сестры дома не было – они были наверху, у груши, у Ибрагима, а Кучка оставил свой пост – первый раз вышел из дома после того, как у него прошли все болезни. Утром он сам встал на ноги. Вышел из дома и пошел подышать воздухом августа. А когда вернулся – дом уже снесли. За домом следили потеющие, и его сразу разрушили, как только из него вышел молодой жрец. Но тот не огорчился и не удивился – он знал это от Ибрагима, что так будет, а откуда знал это Ибрагим – понять никому не дано. Дом снесли, но на его месте построить никакой спортивный объект не смогли – земля вокруг дома ползла. Так что скоро опять пришлось семье Сократа и Аэлиты строить, точнее, пристраивать дом к старым ступенькам, которые под слоем пыли и обломками стен остались невредимы: они были из камня, и когда пыль с камней сдули, ступеньки все так же блестели от ног, пробежавших по ним за множество лет.

Наверху, у груши, Антон и Сократ тоже построили балаганчик – маленький домик, – чтобы можно было наверху ночевать даже зимой, если будет нужно. Аэлита, правда, говорила сначала, что это нехорошо – строить балаганчик на могилах людей, ведь под грушей похоронены Аублаа – мать Аэлиты, вернее, ее душа в бурдюке, и отец, погибший в схватке с леопардом, и Бестужев-Марлинский, и многие убыхи и казаки. Но Ибрагим сказал, что им всем будет приятно, что на них сверху люди ночуют.

Когда Вася приезжает на Аибгу к отцу, Сократ иногда его учит дзюдо, говорит ему «братка» и смеется над ним, когда Василий боится пить воду из реки, потому что она не в бутылке.

На горе, правда, двоечники построили слалом-гигант и супергигант, они очень большие, но местным не мешают. Местных мало осталось: старая груша, Аэлита, Сократ, Кучка, Ибрагим, но мало – это много, если у тебя есть цель и крепкие корни.

Хватает воды, хватает земли, не хватает корней. Вода чище у истока, а кто сам упал – не должен плакать. Если катишься вниз – хватайся за корни, может, так не погибнешь. Нельзя всех судить, потому что нельзя понять, кто они такие – аборигены или бродяги, убийцы или садовники, ленивцы или мудрецы, и почему они так поступают со своим домом и своим садом. Нельзя понять, поэтому я чувствую растерянность. И умиление. И надеюсь, что два этих чувства мне в конце концов помогут.