Мальчик, который пошел в Освенцим вслед за отцом - Джереми Дронфилд

Заключенные в тоннелях валились с ног от истощения, а эсэсовцы и надзиратели с зелеными треугольниками запросто могли разделаться с любым из них. В марте около трех тысяч узников признали негодными для работ и отправили в Маутхаузен, где большинство из них погибли. Когда от Международного Комитета Красного Креста в лагерь прибыли грузовики с продуктами, эсэсовцы разграбили их, забрав себе все лучшее, а потом проткнули банки с едой и сгущенным молоком и стали, хохоча, швырять их в толпу арестантов. Тем не менее, несмотря на смертность, число узников лишь росло, так как каждый день приходили новые колонны эвакуированных из австрийских лагерей[479]. Они умирали тысячами, и их трупы сваливали в штабеля.

Фриц сильно изменился и физически, и морально. Из-за тяжелых условий жизни в Маутхаузене-Гузене за два месяца он из стройного юноши, каким покинул казармы Вермахта в Санкт-Пёльтене, немного нарастив мяса на костях, превратился к концу апреля в полупрозрачного, похожего на скелет Muselmann. Место, в котором он оказался, было хуже всех, где ему пришлось побывать. Только время – и весьма короткое – отделяло его от превращения в очередной истощенный труп в штабеле.

И все же, как бы тяжело ни приходилось, он не сдавался, как все Muselmanner. Конец был близок, и тот, кто активнее цеплялся за жизнь, еще мог его увидеть. Фронт приближался – знакомый грохот артиллерии снова стал слышен издалека. Американцы наступали.

СС готовилось к их приходу. Нацисты не могли допустить, чтобы в руках врага оказался их сверхсекретный авиационный завод – и тысячи заключенных. 14 апреля Генрих Гиммлер разослал комендантам всех концентрационных лагерей телеграммы: «Ни один заключенный не должен попасть в руки врага живым»[480]. Гиммлер имел в виду эвакуацию, но в телеграмме о ней ничего не говорилось. Для коменданта Маутхаузена Франца Цирайса его приказ означал тотальную ликвидацию. Ее он и спланировал.

Утром 28 апреля всех заключенных Гузена оставили в лагере, не отправляя на работы. В десять сорок пять прозвучали сирены воздушной тревоги. Эсэсовцы и надзиратели спешно погнали десятки тысяч заключенных к тоннелям Келлербау, также проложенным заключенными Гузена[481]. Внутрь они заходили через один из трех входов – гигантскую пасть, по размерам не меньше железнодорожного тоннеля.

В этих страшных пещерах из гранита и бетона было куда сырее и холоднее, чем в известняковых тоннелях Бергкристалл. Из-за огромных расходов, требовавшихся на проходку в такой твердой породе, и опасности затопления тоннели Келлербау так и остались недостроенными[482], но использовались в качестве бомбоубежищ для узников лагеря.

Фриц стоял в стылой сырости и ждал, когда раздастся рев бомбардировщиков и грохот взрывов. Минуты текли, но снаружи было тихо.

Он впервые оказался в тоннелях Келлербау, но те, кто бывал там раньше, обратили внимание, что два входа из трех заложили кирпичом, оставив только один, последний. Но даже самые внимательные не могли заметить, что, загнав их внутрь, эсэсовские пулеметчики заняли на входе свои посты. Заключенные также не знали, что в предыдущие несколько дней этот последний вход заминировали по приказу Цирайса в рамках операции под кодовым названием Feuerzeug – Зажигалка.

Минированием занимался гражданский инженер, отвечавший за строительство тоннелей, Пауль Вольфрам; ему и его коллегам сказали, что убьют их семьи и их самих, если они саботируют работы или нарушат секретность[483]. Вольфрам использовал всю взрывчатку, какая была под рукой. Решив, что этого недостаточно, он добавил еще несколько дюжин воздушных бомб и два грузовика плавучих мин. В ночь перед воздушной тревогой к взрывчатке подключили детонаторы.

Теперь, когда заключенных загнали внутрь и пулеметчики охраняли выходы, чтобы не допустить побега, вход в тоннель можно было взорвать, после чего арестанты, запертые в пещере, умерли бы от удушья.

К концу марта, пробыв в Эльрихе около полутора месяцев, Густав смог устроиться немного получше, так что к нему опять вернулась надежда, и душа пока не грозила расстаться с телом.

Его перевели из команды, занимавшейся укладкой рельсов, в плотники. Надзирателем у них был неплохой человек по имени Эрих; у него имелись собственные источники получения продовольствия, поэтому свою порцию похлебки он отдавал Густаву[484] – ровно столько, чтобы отсрочить, но не остановить финальную стадию истощения. К сожалению, с каждым днем Густав все больше зарастал вшами и грязью.

Целые дни он проводил под землей. Это напоминало четвертый круг Дантова Ада: большинство работавших в тоннелях заключенных балансировали на грани смерти, и те, у кого еще оставались силы, отбирали у слабых их скудный паек. Единственным, чего в лагере имелось в достатке, были трупы, и уже начались случаи каннибализма. В марте умерло больше тысячи арестантов, а еще тысячу шестьсот живых скелетов отправили в бараки в Нордхаузене, предназначенные для обреченных[485].

К апрелю американские войска подошли к лагерю вплотную, и эсэсовцы свернули работы. Началась подготовка к эвакуации. В ту же ночь британская авиация совершила воздушный налет на Нордхаузен, разбомбив бараки и убив сотни заключенных. На следующую ночь самолеты прилетели снова, стерли город с лица земли и значительно увеличили число погибших[486].

Эвакуация Эльриха заняла два дня. Густава с другими заключенными, еще способными передвигаться, погрузили в товарные вагоны. 5 апреля, когда состав готовился к отбытию, эсэсовский солдат, последним покидавший лагерь, расстрелял дюжину или около того оставшихся в нем больных узников. Когда американский 104-й пехотный дивизион неделю спустя вошел в Эльрих, там не было ни одной живой души[487].