Погибель Империи. Наша история 1965–1993. Похмелье - Марина Сванидзе

Любимов отвечает Тарковскому: «Андрей, я так же, как и вы, старался заниматься искусством. Вы думаете, что я специально создавал политический театр?»

Любимова лишают гражданства за девять месяцев до начала перестройки, т. е. на самом хвосте застоя, уже при Черненко. То есть, даже сходя в могилу, в полной немощности власть делает то, что только и умеет: карает. Конечно, в смысле смягчения карательной практики период застоя можно расценивать как определенный прогресс. Не расстреливают, массово не сажают. Но фокус в том, что в этих крайних мерах теперь просто нет никакой необходимости. Массовый террор – признак юности тоталитаризма, когда тот еще только становится на ноги. Тогда, при Сталине, некоторым даже наивно казалось, что, исчезни диктатор, и все вернется в нормальное состояние. Но они ошибались. Тотальный террор сделал свое дело на десятилетия вперед. Писатель Вячеслав Пьецух напишет продолжение к «Истории одного города» Салтыкова-Щедрина, назовет: «История города Глупова в новое и новейшее время». Доведет ее как раз до конца застоя. Там есть авторский комментарий: «Может быть, самым поразительным в характере глуповцев является то, что они влюбляются в собственных палачей». Так вот, в зрелом состоянии тоталитарная власть не нуждается в массовых репрессиях. Застой – это как раз тоталитарная зрелость. Зрелость режима, когда понятны правила игры. Основная масса населения занята постоянным добыванием продуктов, одежды, лекарств. Они не в счет. Открытых диссидентов, инакомыслящих – единицы. Основная масса интеллигенции привычно живет в условиях двоемыслия, т. е. знает, что вокруг плохо, смешно, лживо, воровато, но все следуют внешним принятым правилам поведения. Правда, при всем при этом именно это время – последнее, когда статистически значимое число людей занято самостоятельной, бескорыстной, умственной работой. Они читают. Перечитывают классику, свою и западную, читают фантастику, читают в бледных, слепых ксерокопиях тамиздат. Опубликованное на Западе интересует не политически. Это желание раздвинуть рамки в заданных условиях. Обильное чтение выполняет социальную функцию. Оно дает пищу для общения с близкими друзьями, определяет круг этих друзей. По обрывкам цитат, по словам в проброс чувствуешь своих. Режим застоя с барского плеча позволяет частным лицам этим заниматься. Впоследствии, как выяснится, этот интеллектуальный багаж не будет иметь принципиального значения.

Публичным людям, профессионально связанным с культурой, и в финале застоя несопоставимо сложнее. Власть предлагает им жесткий выбор из двух вариантов. Либо вы – придворные, служите и поступаете так, как мы вас просим, либо вы – аутсайдеры, и тогда извините. Третьего не дано.

Любимов двадцать лет публичен, двадцать лет успешен. Настолько, что известный диссидент писатель Александр Зиновьев в своей книге «Зияющие высоты» заподозрит его в связи с КГБ.

Любимова двадцать лет терпят и даже, похоже, считают необходимым его присутствие. В номенклатурных кругах это сохранилось до сих пор.

Так вот, его двадцать лет терпели, а потом выгнали из страны. Втихую так выгнали, как не фига делать.

Лондон. 19 августа 84-го года. Он ставит тогда «Бесов» Достоевского в Театре Алмейда. Пишет: «Все снятся мне странные сны. Чаще всего – моя Таганка. Я прихожу, все боюсь, что выгонят, спросят: зачем пришел. Потом вдруг снится, что надо бежать на аплодисменты, а я ботинки не могу найти».

23 сентября 84-го года. Из Англии – сыну:

Осенью 84-го Любимов начинает работу в театре в пригороде Парижа Бобиньи. Но там коммунисты устраивают демонстрации, расклеивают листовки: «Зачем нам изменник родины, который будет получать как пять рабочих?» И сотрудники театра говорят: «Зачем нам русский, который покинул свою родину, и потом, должна быть солидарность между коммунистическими партиями». Из Советского Союза на них к тому же жали. Так ничего и не получилось.

В Париже Любимов вспоминает, как однажды сидели здесь с Высоцким и Мариной Влади и долго разговаривали. И Марина Влади сказала: «Господи! О чем вы говорите! Какие вы несчастные! Вы все время должны о НИХ говорить». О НИХ – это о тех, кто у власти. Еще Любимов вспоминает, как хороший советский драматург Рощин приехал в Париж и с кем-то пошел в бордель. Там шел стриптиз. На них окружающие стали шикать, что они мешают. Рощин Любимову рассказывает: «Ты знаешь, о чем мы говорили? Мы говорили о Польше, о политической борьбе там, о вмешательстве СССР в польские дела. Об этом – в борделе. Вы представляете, как же нас всех довели!»

О лишении советского гражданства, т. е. о лишении права возвращения на Родину, Любимову сообщают по телефону. Как о пустяке. Говорят, чтобы сдал паспорт. Любимов отказался. Сказал: «Оставлю как сувенир. А через год-два посмотрим».

Работник советского консульства в 84-м году не мог знать, что все изменится очень быстро. Любимов ошибется совсем немного. Не год-два, а пять лет. Гражданство ему вернут в 89-м, и он сам вернется.

Годы лишения гражданства дали ему совершенно новый опыт, в смысле, опыт работы не при советской власти. Советская власть умерла очень скоро после его возвращения, а он, Любимов, остался в жизни, где никто из молодых толком не знает, ни как работают в большом мире, ни как это было устроено долгие десятилетия в нашей отдельной жизни. А у него самого с его невероятно большой жизнью слишком много опыта и впечатлений – от Ковент-Гардена и Ла Скала до ансамбля НКВД, созданного Лаврентием Берией. Любимов же восемь лет и до войны, и всю войну, на всех фронтах, выступал с бериевским ансамблем. И под Москвой в 41-м с ополченцами, в окопах с «коктейлем Молотова» в руках, и в Ленинграде долго, в блокаду, и в Сталинграде.

По сути, ансамбль был крепостной. Брали туда, не спрашивая. Берия мог себе позволить: Шостакович, знаменитый Голейзовский ставит танцы, танцует Асаф Мессерер, режиссеры – Рубен Симонов, Охлопков, Юткевич. Репетиционная работа – мхатовские Тарханов и Белокуров.

Любимов вел концерты. Конферанс пишет прекрасный драматург Николай Эрдман, только что выпущенный из лагеря. Этот ансамбль будет выступать на станции метро «Маяковская» 7 ноября 41-го года перед Сталиным.

Спустя 70 лет 95-летний Юрий Петрович Любимов по принципиальным соображениям ушел из созданного им театра. Ставит на сцене Вахтанговского и в Большом. Свободный художник. Востребован.

10 марта 1985 года вечером умирает шестой по счету глава Советского государства, Генеральный секретарь ЦК КПСС Черненко. Предыдущий генсек Андропов умер тринадцать месяцев назад. За год с небольшим до Андропова умер Брежнев. За 11 месяцев до Брежнева умер многолетний партийный идеолог Суслов. Незадолго до Черненко умер министр обороны Устинов. В стране никто уже не обращает внимания на эти бесконечные публичные похороны. Никто не обратил внимание и на назначение Черненко в феврале 84-го. Он пришел на высшую должность в мировой ядерной державе с тем же медицинским диагнозом, что был подтвержден патолого-анатомическим исследованием при его вскрытии. «Эмфизема легких, легочно-сердечная недостаточность, хронический гепатит с переходом в цирроз, дистрофические изменения в органах и тканях».