Мародеры. Как нацисты разграбили художественные сокровища Европы - Андерс Рюдель

Подобные обвинения не только странны, но и совершенно несправедливы — в абсолютном большинстве случаев музеи сами довели дело до суда, зачастую игнорируя запросы наследников или же прямо отказываясь вступать с ними в переговоры. Примеров, когда музеи сами исследовали провенанс своих работ или инициировали процесс реституции, крайне мало, хотя именно так оно и должно быть.

Звучала критика и в адрес реституции в целом. В 2008 году горячую дискуссию вызвала статья в газете The Art Newspaper известного британского историка искусств и куратора Нормана Розенталя, чьи родители-евреи сами бежали от нацистского режима. Розенталь писал:

Розенталь хочет сказать, что преступления нацистов нельзя «отмыть, возвращая наследникам шедевры из музеев». С Розенталем согласен и художественный критик The Guardian Джонатан Джонс. Он пишет:

И Розенталь, и Джонс ставят под сомнение сам принцип реституции в целом.

Американский историк Адам Замойски отвечает Розенталю на страницах The Independent:

Розенталь и Джонс в первую очередь защищают публичные коллекции. Работы из таких собраний по понятным причинам проще найти и проще вернуть истинным владельцам. Но в то же время реституция произведений искусства из публичных фондов — это отнюдь не только вопрос собственности. Речь о том, что такое вообще музей. В музее собрано все, что связано с нашей самоидентификацией, что определяет и отражает нашу историю, культуру, мировоззрение. Музеи рассказывают, откуда мы пришли, кто мы такие и кем хотим быть. В этом смысле искусство играет уникальную роль как объект коллективного культа. Здесь же следует искать и корни нацистской одержимости искусством. Собирая, создавая и уничтожая искусство, нацисты пытались сформировать новую идентичность, нового человека. Они были убеждены, что искусство способно создать этого нового человека.

Тяжба о реституции ценностей, находящихся в публичном пространстве, — это всегда нечто большее, чем обычный спор о собственности. Право наследников на утраченные произведения искусства, принадлежавшие их семьям, — против общественного блага, которому служат музеи. С точки зрения Розенталя и Джонса, общественное благо важнее, чем права законных владельцев. Будет больше пользы, если картины останутся в музеях, чем если будут проданы и исчезнут в частных коллекциях. Розенталь и Джонс правы: в музеях их увидит больше людей, но тогда нам придется закрыть глаза на преступления, напоминанием о которых служат эти картины.

Речь не только об искусстве, но и о признании вины; именно поэтому дела о реституции вызывают в обществе столько эмоций. Часть вины грабителей переходит не только на музеи, но и — опосредованно — на ту самую общественность, которой они служат. В делах о картинах Кирхнера и Климта осознание необходимости реституции и чувство вины совпали: картины, считавшиеся национальным достоянием, оказались также частью исторической травмы Австрии и Германии.

Как считают Розенталь и Джонс, реституция ценностей, украденных нацистами, может вызвать эффект домино, запустив другие, более масштабные реституционные процессы. Почему потомки евреев могут требовать вернуть им утраченные произведения искусства, а египтяне, греки или коренные жители Южной Америки — нет? Может быть, пора уже оставить преступления нацизма в прошлом — как это уже случилось с другими известными в истории случаями геноцида и мародерства? И не ворошить это прошлое? «История есть история, — говорит Норман Розенталь. — Стрелки часов назад не переведешь».

Эрик Гибсон из The Wall Street Journal задает риторический вопрос: зачем вообще возвращать произведения искусства, украденные нацистами? И сам на него отвечает:

Мало кто из тех, кто профессионально занимается реституцией, готов устанавливать какие бы то ни было временны́е рамки, однако едва ли этот процесс будет продолжаться вечно. Чарльз Голдштейн из Комиссии по виндикации произведений искусства говорит:

Голдштейн имеет в виду, что Вашингтонская конференция в некотором смысле была последним шансом разобраться с этим вопросом. Американская писательница Линн Николас, как и Голдштейн, считает, что в определенный момент придется поставить точку.

Уэсли Фишер из Claims Conference смотрит на проблему иначе. С его точки зрения, необязательно, чтобы все работы нашли своих владельцев: