Стоять насмерть! - Андрей Дышев

– Никуда мы не поедем, – сказал он.

– Разве вы решили остаться?

– Не только я. И вы останетесь.

– Нет-нет, благодарю. Но мне здесь больше нечего делать.

– На кого вы работаете?

– На Фемиду, Анатолий Александрович, на нее, родимую.

– Перестаньте паясничать. Сейчас я вызову охранку, и они легко вытянут из вас правду.

– Почему вы решили, что я говорю неправду?

– Я вам не верю, – помолчав, ответил Гурьев. – Но в любом случае вы – мой враг.

– Кажется, до недавнего времени мы с вами были союзниками.

– Это вам так казалось. Я просто контролировал ваши действия.

– Так вы вовсе не собирались бежать со мной? – искренне удивился я.

– Бежать? – усмехнулся Гурьев. – Куда?.. Сядьте. Отдохнем. Теперь уже некуда торопиться.

Он, не опуская пистолета, сел на гроб, перевернутый днищем кверху. Я лишь прислонился спиной к крылу машины.

– Значит, вы все это время просто шпионили за мной? – спросил я.

– Я назвал бы это другим словом. А вот вы как раз и шпионили.

– Гурьев, я вас не узнаю. Вы ли тот запуганный интеллигент, который летел со мной из Москвы в Душанбе и жаловался на сокращение штатов в НИИ?

– Можете не сомневаться. Но вы правы – я действительно сильно изменился.

– Короче говоря, вам здесь понравилось?

– А вам бы не понравилось, – повысил голос Гурьев, – если бы вы только за один месяц получили семь тысяч долларов, включая премиальные и подъемные? Я наконец почувствовал себя человеком, понимаете? После нескольких лет унижений, постоянного страха, что окажешься на улице без средств к существованию, старый, не нужный никому со своим кандидатством, со своей кафедрой, я вдруг снова почувствовал себя ученым – человеком сильным, способным использовать свои знания и опыт во благо самому себе. И ни один человек на свете не убедит меня в том, что это плохо.

– Анатолий Александрович, – сказал я, покачивая головой. – Но ведь вы не лекарства от СПИДа производите, а наркотик. Что ж вы свою такую умную голову на такое грешное дело используете?

– Да бросьте вы! – поморщился химик. – О каком грехе вы говорите? Что теперь грешно, а что нет – вы можете определенно сказать? Но даже если можете, то кто наделил вас правом судить о грехах? Все кончено, Кирилл! Нет больше морали. Ее отменили.

– Разве мораль можно вводить или отменять?

– Увы, мой дорогой! Я когда-то тоже думал, что нельзя. Оказывается, можно. И это прерогатива тех, кто стоит у власти. Завалили страну отравленной водкой, выпустили на экраны педиков, садистов, совершенных кретинов, расстреляли из танков депутатский корпус и объявили – это нормально, это цивилизованно. А если вы посмеете смотреть на все это дикими глазами, то про вас скажут, что вы дебил, сталинист и совок… Я долго сопротивлялся, Кирилл, доказывал, что я ученый и не могу опуститься до уровня спекулянта, торгующего в заплеванных переходах пивом. А годы тем временем шли, и моя семья забывала вкус фруктов и нормальной колбасы, и моя дочь возненавидела меня за то, что я, полжизни проведший в химических лабораториях, сделавший несколько научных открытий мирового уровня, не в состоянии купить ей модные джинсы!.. Но я дождался своего часа, Кирилл! Господь услышал мои молитвы! Меня заметили, меня оценили за мой ум, а не за унижение у пивных ящиков, стали платить хорошие деньги, и я начал выползать из нищеты. Вы понимаете меня?

– Понимаю.

– Да что вы понимаете! – с возмущением сказал он. – Авантюрист! Вы скачете с места на место, ищете место для подвига, как юный пионер тридцатых годов! Вам плевать на человеческие судьбы, вы готовы крушить мнимое зло, подминая под себя десятки, сотни жизней ни в чем не повинных людей… С какой радостью вы нашли последнее звено в этой цепи! У вас даже голос дрожал от возбуждения. И вы снова готовы идти напролом, таранить ворота, вызывать спецназовцев, ОМОН и громить, громить. А вы не подумали обо мне? О десятках ученых, которым эта работа дает кусок хлеба? Вы не подумали о том, что это наш последний шанс устоять в жестокой жизни и не дать погибнуть семьям?.. У вас самого, кстати, семья есть?

– Нет.

– Вот видите. Потому вы не способны меня понять, а можете лишь талдычить заученные фразы о морали и совести. Плевать мне на вашу мораль, ясно?

– Ясно. В таком случае мне плевать на ваш последний шанс… Дерьмо вы, Гурьев, а не ученый. Вы не первый, до вас уже много было подонков с учеными степенями, деятельность которых изрядно подсократила население Земли. Все это человечеству знакомо. Нет смысла долго разговаривать – вас надо просто давить вместе с вашими гениальными мозгами, как тараканов.

Гурьев усмехнулся. Ствол пистолета задрожал.

– Что ж, вот и объяснились, – произнес он. – Теперь мне легче будет вас убить или сдать охранке. И никакого пятна на совести.

– Давайте, давайте, урод. Выслуживайтесь! Да повнимательнее будьте на приемке – не дай бог к потребителям пойдет героин низкого качества!

Лицо Гурьева исказила гримаса. Наверное, он хотел иронически улыбнуться в ответ на мои слова, но не получилось. Злость, охватившая меня, мешала сохранять спокойствие и трезво оценивать ситуацию. Я едва сдерживал себя, чтобы не броситься на химика, не вцепиться обеими руками ему в горло – пусть даже с пулей в груди!

– Ладно. Ладно, – зашептал Гурьев, вставая с гроба. Он взялся за пистолет обеими руками. – Сейчас мы увидим, кто из нас урод… А ну, идите к воротам! Живо!

Шесть на восемь – сорок восемь, принялся я считать в уме. Таблица умножения обычно помогала мне сбросить напряжение и сосредоточиться на чем-то одном. Шесть на шесть – тридцать шесть. Семь на семь – тридцать семь. Семь на восемь – тридцать восемь… Тьфу! Сплошной кавардак в голове!

Я медленно шел к воротам. Он профан, разиня и мямлик, думал я. Химики, физики, ботаники – все они одного поля ягоды. Я просто обязан легко и бесшумно вырубить его. Будет очень стыдно, если я не сумею сделать этого и получу пулю.

Справа от меня темнела груда фанерных ящиков. От них на бетонный пол падала плотная тень.

– Я хочу закурить, – сказал я, останавливаясь.

– Обойдетесь.

– Не будьте извергом. Я и без того весь в вашей власти.

– По-моему, я вам и так позволил слишком много.

– Гурьев, вы же ученый, а не конвоир и не палач! Не позорьтесь, хватит падать! Иначе этот процесс примет необратимый характер.

– Черт с вами, курите! Даю две минуты.

Я не спеша достал из кармана спички, тряхнул коробком, открыл его – осталось всего две. Усмехнулся про себя. Стою на краю обрыва, причем не первый раз. А не оказалось бы спичек, что придумал бы взамен?

На мгновение поднял глаза. Гурьев стоял в метре от меня, пристально наблюдая за моими руками. Так-то лучше. Я плотнее закрыл глаза, чтобы огонь не ослепил меня так, как должен был ослепить Гурьева, и чиркнул спичкой о коробок.