Волшебник - Колм Тойбин

своим величием. Не существовало на свете дома, который мог бы его устроить, заметил Дэвидсон.

В субботу, когда Томас позвонил Элизабет, она рассказала ему, что неподобающий любовник Клауса действительно жил в отеле и вдвоем они тратили значительные суммы на морфин и другие наркотики.

Когда Томас упомянул о Бруно Вальтере и Эрике, Элизабет сказала ему, что они встречаются в собственном доме Вальтера в районе Беверли-Хиллз. Элизабет полагала, что ее мать знает об этом куда больше, но, заметив повышенный интерес дочери, Катя отказалась его удовлетворить.

– Катя знает об Эрике и Вальтере?

– Ничто не ускользнет от моей матери.

– А она знает, что Клаус употребляет наркотики?

– Она сама мне об этом рассказала.

В первые месяцы войны Томас с нетерпением ждал телефонных звонков от Агнес Мейер. Казалось, ей нравилось делиться с ним новостями, хотя зачастую она звонила, только чтобы намекнуть о своей осведомленности, и уже потом новость появлялась в газетах.

Когда они узнали, что японцев на западном побережье выселяют из их домов, Агнес позвонила сказать, что упоминала об этом во время их встречи в Нью-Йорке.

– Мне часто приходится недоговаривать, – добавила она.

– Интересно, обсуждаются ли такие же действия против немцев?

– Такие темы не приветствуются, – ответила Агнес.

Однажды утром, когда Томас работал в кабинете, к нему заглянул Клаус. За прошедшую неделю он сильно сдал. Лицо осунулось, зубы потемнели, движения были резкими и нервными. Начал он с восхищения отцовским кабинетом.

– Это все, чего я хочу в жизни, – сказал он. – Такой же кабинет.

Томас гадал, не издевается ли над ним Клаус. Если его близкие заводили подобные разговоры, их тон всегда был по меньшей мере сардоническим. Но возможно, это не относилось к Клаусу. Он был самым искренним из его детей.

– Думаю, ты наслаждаешься свободой, – заметил Томас.

– Звучит как упрек, – отозвался Клаус.

– Тебя ценят как писателя. Если новой Германии суждено будущее, тебе найдется там место.

– Я хочу вступить в американскую армию, – сказал Клаус. – Однако возникли трудности. Непросто жить в Нью-Йорке. Кругом шпионы и сплетники.

– Не думаю, что в армии жизнь легче.

– Я не шучу, – сказал Клаус. – Моя мать мне не верит. Эрика мне не верит. Тем не менее в следующий раз я приеду домой в военной форме.

– Ты просишь меня о помощи?

– Я прошу, чтобы ты мне поверил.

– Я представляю, о каких трудностях ты говоришь.

– Им понадобятся люди вроде меня.

Томас хотел было уточнить, кого он имеет в виду: наркоманов, гомосексуалистов или тех, кто вечно побирается у матери, но он видел, что Клаус готов расплакаться, и решил сказать что-нибудь ободряющее.

– Я буду счастлив и горд, когда увижу тебя в армейской форме. Даже не знаю, что могло бы порадовать меня больше. Теперь это наша страна.

Он взглянул на Клауса, ни дать ни взять благородный отец, герой киноэкрана.

– Ты веришь, что у меня получится? – спросил сын.

– Вступить в армию?

– Да.

– Мне кажется, тебе следует серьезно задуматься над своей жизнью, но я не вижу причины…

Томас замолчал, заметив пристальный взгляд Клауса. Его сын побледнел.

– Да, задуматься над своей жизнью, – закончил Томас, глядя на Клауса.

– Ты тоже слушаешь сплетников, – сказал Клаус.

– Ты живешь, как тебе нравится, – ответил Томас.

– Как и ты, в своем роскошном новом доме.

– Где тебе всегда рады.

– Мне просто некуда больше пойти.

– Чего ты от меня хочешь?

– Мать сказала, что больше не даст мне денег.

– Я с ней поговорю. Ты за этим ко мне пришел?

– Я пришел, чтобы заставить тебя мне поверить.

– Маловероятно, что тебя примут в армию в твоем нынешнем состоянии.

– В каком состоянии?

– Это ты мне скажи.

– Обещаю, в следующий раз ты увидишь меня в военной форме.

– В армии тебе не будут делать поблажек, но я не хочу сейчас это обсуждать. Не строй иллюзий.

– Я так понимаю, что мне пора, – сказал Клаус.

Томас не ответил. Клаус встал и быстро вышел из кабинета.

После того как Клаус вернулся в Нью-Йорк, а Эрика – в Англию, Томаса с Катей навестили Михаэль с Гретой, которые привезли с собой Фридо и недавно родившегося сына. Михаэль проводил время в Пасифик-Палисейдс, репетируя с тремя другими музыкантами, с которыми они задумали создать квартет.

Живьем сокрушительное обаяние Фридо было даже сильнее, чем на фотокарточках. При виде новых людей малыш светлел и расплывался в улыбке.

Фридо разглядывал деда, сначала заинтересовавшись его очками, затем – его ответным пристальным взглядом. При этом Томас руками выделывал пасы, чтобы привлечь внимание малыша.

Михаэль и Голо вышли в сад, и Томас последовал за ними. Они услышали его шаги и настороженно оглянулись. Затем остановились, но лица были хмурыми.

– Голо рассказал мне, что положение Генриха плачевное, – сказал Михаэль.

– Что это значит?

– У него кончились деньги. Он задолжал за дом за два месяца, и его вместе с Нелли грозятся выселить.

– Его автомобиль не ездит, – добавил Голо, – а мастерская не начнет ремонт, пока он не заплатит.

– А у Нелли проблемы со здоровьем, но ей нечем заплатить доктору.

– Когда я вчера к ним зашел, – продолжил Голо, – они были в отчаянии. Генрих почти не раскрывал рта.

– Твоя мать знает?

– Вчера вечером я с ней поговорил.

Томас сразу понял, почему Катя ничего ему не сказала. Помочь Генриху означало попросту взять его на содержание и предполагало немалые траты.

– Я сам с ней поговорю, – пообещал Томас.

– Мне кажется, разовой помощью тут не обойтись, – сказал Голо.

– Я знаю, что не обойтись, – ответил Томас и обернулся к Михаэлю. – Грет сказала мне, что вы с друзьями репетируете пятнадцатый квартет Бетховена. Мне бы хотелось, чтобы вы исполнили его для нас. Мы пригласим Генриха. Он тоже будет рад его услышать.

– Это непросто, – ответил Михаэль. – Мы только недавно его взяли.

– Я понимаю, но для нас с твоей матерью это особая музыка.

– Не преувеличивай. Матери все равно, – сказал Михаэль.

Томас немедленно пожалел, что упомянул Катю, которая никогда не выражала особой любви к бетховенским квартетам. Ему следовало поговорить с ней до Михаэля и убедить ее, что она обожает пятнадцатый квартет.

– Ты можешь это устроить? – спросил Томас.

– Вторая скрипка не говорит по-английски. Он румын.

– А ноты он хотя бы читает?

Михаэль одарил его высокомерным взглядом.

– Во время репетиции многое приходится обсуждать.

– Ты уж постарайся, – сказал Томас.

Томас знал, что если он обернется, то встретит неприязненный взгляд обоих сыновей. Ему хотелось сказать Голо, которому исполнилось тридцать два, что, по мнению Элизабет, после тридцати никто не имеет права обвинять родителей в чем