Волшебник - Колм Тойбин

которой Германия стала. Нет, это была та же культура, которая сформировала Томаса и людей, ему подобных, и она несла в себе семена саморазрушения. Под давлением культура оказалась беззащитной и бесполезной. И музыка, та романтическая музыка, что пробуждала лучшие чувства, помогла вскормить то разнузданное безрассудство, которое ныне обратилось жестокостью.

Его смятение, когда он слушал музыку, напоминало панику; музыка была средством освобождения от рационального. Рождая замешательство, музыка одновременно вдохновляла Томаса. Этим ненадежным звукам нельзя было доверять, но именно они помогали ему творить. Но были и те – и сейчас эти люди правили Германией, – в ком эта музыка пробуждала свирепость.

Музыканты, ведомые первой скрипкой, начали ускорять темп – скрипач улыбался, побуждая остальных следовать за собой, усиливать звук, приглушать и снова усиливать.

Музыканты приблизились к финалу, и Томас ощутил волнение – он совершенно выпал из времени, но теперь он знал, что мысли и идеи, посетившие его, пока музыка звучала, останутся и заполнят пространство, которое он неторопливо создавал. Он сумел увидеть сцену, своего героя-композитора в Поллинге, в доме, где умерла мать Томаса, но видение исчезло, стоило ему встать, чтобы вместе с остальными слушателями аплодисментами приветствовать квартет. Музыканты склонились в унисон, и этот финальный жест, как и сама игра, был заранее отрепетирован.

Глава 14

Вашингтон, 1942 год

Элеонора Рузвельт быстро вела их по коридору.

– Не все здесь мне нравится, но мне не позволяют делать ремонт по своему вкусу.

Томас заметил, что жена президента обращалась скорее к Кате, чем к нему. Ему сказали, что президент его примет, но, поскольку миссис Рузвельт об этом не упомянула, он решил, что встречу перенесли или отменили. Этим утром пришли новости о контрнаступлении русских на Шестую армию вермахта под Сталинградом. Томас удивился бы, не отними это событие все внимание президента.

Им предстояло выпить чаю с миссис Рузвельт, хотя они уже позавтракали в доме Агнес и Юджина Мейер, у которых остановились.

– Жалко, – сказала Элеонора, когда они уселись в маленькой боковой комнате, – что не все к вам прислушались, когда вы предупреждали, что на силу нужно отвечать только силой.

Томас не стал ее поправлять, возражая, что никогда такого не говорил. Он понимал, Элеонора пытается ему польстить, намекая, что он предвидел угрозу, исходившую от Гитлера.

– Мы хотим, – продолжила миссис Рузвельт, – чтобы вы и дальше вели трансляции на Германию. Вы стали маяком надежды. В Лондоне о вас только и говорят. Они счастливы, как и я, что вы с нами. И поражены тем, что вы не боялись выступать, когда дела Гитлера шли в гору.

Катя спросила миссис Рузвельт о ее трудах для нужд фронта.

– Мне приходится быть осторожной, – ответила она. – Во время войны вы не можете критиковать действующего президента, но ничто не мешает вам обрушиться с критикой на его жену. Поэтому я держусь в тени. Я решила, мой визит в Англию может быть полезен. Мне понравились король и королева, их преданность общему делу, однако разговор с Черчиллем дался мне нелегко. Но главное, что я повидала много простых людей и наших солдат.

– Все вами восхищаются, – сказала Катя.

– Столько молодых людей впервые увидели Англию. Надеюсь, это воспоминание останется с ними навсегда.

Элеонора печально покачала головой. Томас понял: ей не хотелось уточнять, что для начала молодым людям нужно пережить эту войну.

– Мы непременно одержим победу, – продолжила миссис Рузвельт. – Я убеждена, что мы выиграем войну, чего бы это ни стоило. А после займемся обустройством послевоенного мира.

Она посмотрела на Катю, которая ободряюще ей улыбнулась. Томас гадал, не происходит ли сейчас в Овальном кабинете чего-нибудь важного, что заставило президента перенести их встречу.

– Когда мы встречались раньше, – сказала Элеонора, – мы были так восхищены вашим мужем, его гуманизмом и его трудами, что не уделили вам должного внимания. – Она обращалась к Кате, словно преподаватель к студенту. – А теперь я вижу, что вы чудо, настоящее чудо. И я жду не дождусь, что вы повторите все то, что сказали вчера вечером, но мне хотелось бы услышать это из ваших уст, а не по телефону от Агнес Мейер.

– Она вам звонила? – спросила Катя.

– Она звонит каждый день, и раз в неделю я отвечаю на звонок, – ответила миссис Рузвельт.

– Она и моему мужу звонит.

Внезапно Томасу пришло в голову, что он может воспользоваться поводом и попросить у первой леди за Мими и Гоши. Он понимал, что уже слишком поздно, но вдруг удастся узнать что-нибудь новое или получить гарантии, которые утешат Генриха.

После его слов на лице Элеоноры отразилось беспокойство.

– Они евреи? – спросила она.

Томас кивнул.

– Боюсь, новости неутешительные, – сказала она. – Для всех нас. Именно поэтому нам следует… – Она запнулась. – Я ничем не могу вам помочь. Простите меня. До войны я делала все, что могла, но теперь я бессильна. Нам остается только надеяться.

Возможно, подумал Томас в тишине, и не стоит говорить Генриху, что Элеонора Рузвельт не видит способа помочь Мими и Гоши. Он опустил голову.

Вчера вечером их визит к Мейерам начался с неприятностей. Дом на Кресент-Плейс отличался роскошью и внушительными размерами, но у него были очень тонкие стены. Перед обедом Томасу с Катей пришлось выслушать ссору между Агнес и ее мужем. Речь шла о каком-то письме, которое не появилось в «Вашингтон пост», несмотря на уверения Мейера, что оно будет опубликовано.

– Когда-нибудь я уйду от тебя, и тогда ты наплачешься! – проорала Агнес несколько раз. – Тогда ты поймешь, каким был дураком!

– Она словно с немецкого переводит, – заметила Катя.

– Она говорит так, когда взвинчена, – ответил Томас.

– Как сейчас, – добавила Катя.

На обед пригласили сенатора, который, когда его представили Томасу и Кате, категорически заявил, что не поддерживает вступления Америки в войну. Когда Томас в ответ холодно улыбнулся и пожал плечами, давая понять, что не собирается спорить неизвестно с кем, сенатор нахмурился. Томас не мог понять, почему сенатора пригласили на обед и почему он принял приглашение, но, вероятно, Вашингтон был весьма скучным местом, особенно для сенаторов, чьи социальные навыки и политические взгляды давно устарели.

Еще одного гостя Агнес представила как Алана Бёрда. Он служил в немецком отделе Государственного департамента. Его голубые глаза, квадратная челюсть и строгость полувоенного костюма взволновали Томаса, но, осознав, что слишком засмотрелся на Алана, он переключился на его жену, которая от удивления заметила, что хотела бы больше читать, но это непросто, когда в доме маленькие дети.

Среди гостей была также очень эффектная и