Бегство в мечту - Дмитрий Леонтьев

— Где я? — выдохнул Туманов. — Кто меня сюда привез?

Человек неторопливо воткнул нож в пол, поднялся и, положив на табуретку свою поделку, подошел к кровати Туманова. Широкая улыбка расплылась по его добродушному, широкоскулому лицу, глаза заблестели каким-то знакомым, ироничным смехом.

— Узнаешь, — прогудел он набатом, — или борода мешает?

— Павлов, — тихо сказал Туманов. — Сеня Павлов, ефрейтор…

Бывший однополчанин раскатисто захохотал, с удовольствием оглядывая лицо Туманова.

— Вот теперь вижу: пришел в себя… Последние два дня только матом и крыл, а как привезли сюда, то все больше по носу мне норовил съездить…

— Почему? — удивился Андрей.

— Это тебе видней, — Павлов присел на краешек кровати. — Но видок у тебя был — оторви да выброси… Волк, а не человек… Намучились мы с тобой, пока сюда везли…

— А зачем?

— Ничего не помнишь? — серьезно спросил Павлов. — Совсем ничего?

Туманов отрицательно покачал головой.

Взрыв помню, — сказал он, — милиция, допросы, следователи… Потом Бобров… Ругались о чем-то… Боковицкий, Еременко… Пил… Сперва в кафе, потом… Потом не помню…

— Это твое «сперва в кафе» месяца полтора длилось, — сказал Павлов. — И в кафе было, и дома, и в пивных, и под забором. Жутко пил, страшно, «по-черному»… Струпьями да пятнами весь пошел, словно Бомж какой-то. Да много чего было, не стоит и вспоминать… А потом я получил телеграмму от этого малюсенького электрика… или компьютерщика, леший его разберет. Во всяком случае, проводку здесь у меня он ловко заменил… Он мой адрес у тебя в серванте отыскал.

— Как же он ко мне домой попал?

—. Так же как и я, когда приехал, — усмехнулся Павлов. — Через дверь… Точнее — двери-то там и не было. Обломки одни. Ты, видимо, не брал на себя труд открывать ее ключом… Ох, и бардак же у тебя там был! Бутылки, бутылки, бутылки… Боковицкий вызвал меня очень вовремя. Ты к тому времени успел обматерить какого-то там «авторитета»…

— Боброва? — удивился Андрей, — Вот черт! Ничего не помню!

— …Побывать в нескольких вытрезвителях, обвинить во всех смертных грехах вытаскивавшего тебя оттуда Клюшкина, один леший знает сколько раз подраться и, наконец, отключился. Жил, что называется, «на автопилоте». Никого не узнавал, ничего не соображал…

— Свету похоронили? Как? Где?

— И этого не помнишь? Говорят, ты просидел на се могиле сутки. То плакал, то грозил кому-то… На Северном кладбище она.

Туманов попытался встать с кровати, но Павлов удержал его, мягко, но властно положив на плечо свою тяжелую ладонь.

— Лежи, — приказал он. — Тебе нужно выздоравливать. Видел бы ты себя в зеркало… Худой, как смерть, и желтый, как пергамент… Лежи.

— Мне нужно идти, — сказал Туманов. — Я должен найти этого подонка… Всех этих подонков я должен найти.

— Его уже нашли, — сказал Павлов. — Боковицкий рассказывал, что это был кто-то из вашей группы. Юрист. Клюев, так, кажется, его фамилия… Еременко и Уланов провели работу, нашли его, но было уже поздно — он повесился… Или повесили…

— Клюев? — не поверил Андрей. — Как же так… А что сказал Боковицкий?

— Он вообще не очень разговорчивый, — пожал плечами Павлов. — Сухо все это мне поведал, а когда я уточнил у него подробности и спросил, есть ли доказательства вины этого… Клюева, он набычился и сказал: «Я излагаю факты, а что я думаю — это мое личное дело».

— И потом вы привезли меня сюда? — огляделся Андрей. — А что это?

— Мой дом, — обвел рукой вокруг себя Павлов. — Сто километров от Тамбова. Самая глухомань Матушки-России. Ты будешь жить здесь, пока полностью не придешь в себя, не поправишься и не вернешься в первоначальное состояние.

— В «первоначальное состояние» я уже никогда не вернусь, — сказал Андрей. — А как там Бобров? Не обижается?

— Мы с ним уже решили по твоему поводу, — просто сказал Павлов. — Я поговорил с ним — вполне приличный человек… Так что ни о чем не волнуйся. Квартиру твою мы в порядок привели, я поставил новые двери и попросил соседей присмотреть за ней. Боковицкий передал для тебя какие-то рукописи, которые нашел у тебя в ящиках стола. Я не знаю, все ли это и те ли это бумаги, которые тебе нужны, но это все, что там было. Выздоровеешь — сядешь за работу. Будешь рубать сибирские пельмени, наворачивать суп с зайчатинкой и писать умные книги… Да-а… Кому-то надо писать умные книги… А вот если они будут получаться глупыми, мы будем топить ими печь…

Помимо воли, Андрей слабо улыбнулся и откинулся на подушки, но тут же, что-то вспомнив, встревожено спросил:

— А ты? Я тебе не помешаю? Может быть…

— Не может! — отрезал Семен. — Единственного, кого ты можешь стеснить — это Полкана в его будке. Но, надеюсь, ты все же останешься жить в доме. А в доме я один. Нет у меня никого.

— Что ж так?

— Не сложилось, — просто ответил Павлов, отошел к печи, сел на табуретку и вновь принялся что-то строгать. — Нет у меня огромных денег, нет и возможности возить свою благоверную по дальним странам. Есть только две руки да одна голова, а это для них не великое счастье… Нравилась мне одна, да она за богатого замуж вышла… Уж не знаю, счастлива или нет, но… Впрочем, ерунда все это. Мне тут скучать не приходится. Дел много — не затоскуешь. Вот сейчас прялку по «запчастям» вырезаю. Старая-то сломалась…

— Так ты еще и прядешь?! — искренне удивился Туманов.

— Каждый сходит с ума по-своему, — философски отозвался Павлов. — Что плохого в том, что я по хозяйству кое-что умею? Стряпаю, по дереву работаю, стираю, шью, пряду, на охоту хожу, огород держу… Пара поросят есть, овечек с десяток да корова. Вот и все хозяйство, плюс Полкан… Хотя, если честно, изредка на душе кошки скребут: как приду домой вечерком, натоплю печь, сяду за стол — а слово сказать и некому… Вот ответь мне, Андрей, чем плоха обычная, простая жизнь? Почему они бегут за тем, чего не знают? Ведь не получают же того, чего хотят. Не находят в городах этого своего счастья… А у нас тут, в областях — и раздолье, и благодать, и тишина… И мужики реже спиваются… Тоже фактор, чего ты смеешься? Представь себе, что я напился, а хозяйство бросил. Кому хуже сделал? Себе. Печь не топлена, обед не готов, да и скотина из хлева матюгами кроет… В городе ритм жизни совсем другой — дерганый, злой. А здесь… Утром, на зорьке, в луга выйдешь, шапку снимешь, важно солнышку поклонишься: мол, спасибо тебе за этот день! Благодать-то какая чудесная! Душу радует… Ой! — спохватился он. — Заболтал я тебя! У меня же…

Он вновь вскочил со стула, подошел к самодельному комоду и вытащил оттуда закупоренную тряпкой бутыль. Отлил в огромную алюминиевую кружку не меньше половины и протянул Туманову:

— Пей. Только залпом. Немножко по нутру огреет, но зато после как новенький станешь…

— Что это? — насторожился Туманов, засовывая нос в кружку и прислушиваясь к терпкому запаху хвои и спирта.