Последний поезд на Лондон - Мег Уэйт Клейтон

Точнее, был банкиром в Зальцбурге, пока ему не запретили заниматься его делом. Впрочем, Хелен Бентвич незачем было это объяснять: она сама была из семьи банкиров, к тому же евреев, и хорошо знала обо всем, что творилось сейчас с евреями в Германии, где их лишали права абсолютно на все.

– Willkommen in England, Alan, – произнесла Хелен Бентвич.

Труус едва не заплакала, услышав из уст Хелен имя мальчика и приветствие на родном для него языке.

Когда Труус повернулась, чтобы взять за руку следующего ребенка в очереди – это был Гарри Гебер, семи лет, – Хелен погладила по голове плюшевого зверя, которого крепко прижимал к себе Алан Коэн. Сказать, что это за персонаж, было невозможно – игрушка была старая, потрепанная, явно очень любимая.

– Und wer ist das? – спросила Хелен у мальчика. Кто это?

Алан просиял:

– Herr Bӓr. Er ist ein Bӓr!

– Ну конечно это же медведь! – улыбнулась Хелен. – Что ж, мистер Коэн и мистер Медведь, миссис Бейтс сейчас поможет вам сесть в автобус. – И она указала на два двухэтажных автобуса, которые ждали неподалеку. – К вам скоро присоединятся другие дети, но поскольку вы первые, то поначалу вам, боюсь, будет немного одиноко…

Труус тоже взглянула в сторону автобусов. Дети уже проделали огромный путь, и все же ей показалось, что автобусы и их разделяет пропасть. Она снова обратилась к мальчику по-немецки:

– Алан, может быть, вы с герром Медведем подождете, пока я представлю Гарри и Руфь миссис Бентвич, а потом миссис Бейтс отведет в автобус вас троих. Тогда тебе и герру Медведю не придется ждать в автобусе в одиночку. Хорошо?

Малыш серьезно кивнул.

Хелен и Труус обменялись понимающими взглядами.

– Миссис Бентвич, – продолжала Труус, слегка стискивая ладошку Гарри, – позвольте представить вам Гарри Гебера. – (Рука мальчика легла в ладонь Хелен.) – А это старшая сестренка Гарри, Руфь. Они из Иннсбрука, их папа – торговец мануфактурой. – (Это он на вокзале в Вене призывал благословения на головы своих драгоценных детей.) – Руфь любит рисовать, – добавила она.

Еще в дороге девочка рассказывала Труус об угольных карандашах, которые лежали у нее в чемодане. Это было все, что у нее осталось в жизни: смена одежды и коробка карандашей. Но зато у Руфи был Гарри, а у Гарри – Руфь. Не каждый ребенок на пароме мог похвастаться сестрой или братом.

Два автобуса были уже заполнены, и Труус мысленно попрощалась с первыми ста детьми. Старших отправляли в Лоустофт, а младших – в Доверкорт. И тут к ней шагнул Штефан Нойман с легким чемоданчиком в руке – без комка влажных подгузников и носовых платков, лишь со сменой одежды, мокрым блокнотом и испорченной книгой внутри.

– Миссис Бентвич, – обратилась Труус к Хелен, – позвольте представить вам Штефана Ноймана. Карл Фюксель заболел корью перед самым отъездом. Мы решили, что лучше заменить его здоровым ребенком, чем везти вам целый корабль заразы.

– Очень благодарна вам, Труус! – ответила Хелен.

– Отец Штефана… – (Его отец, владелец шоколадной фабрики, погиб в ту страшную ночь, когда избивали и убивали немецких евреев.) – Семья Штефана подарила миру много новых сортов шоколада, а сам Штефан – прекрасный писатель, как я слышала, – продолжила Труус, вспомнив, как просила ее за мальчика Зофия Хелена. – Ему семнадцать, и он хорошо говорит по-английски. Я знаю, что старших детей, которым еще не нашли временные семьи, отправляют в Лоустофт, но у Штефана в этой очереди стоит младший брат Вальтер и подруга, тоже очень ответственная девушка. Может быть, вы согласитесь послать их троих – Штефана, его подругу Зофию Хелену Пергер и брата Вальтера – в Доверкорт? Полагаю, там нужна будет помощь в присмотре за малышами, и мальчик, говорящий по-английски, может оказаться очень кстати.

Хелен вычеркнула рядом с номером 120 имя «Карл Фюксель», вписала вместо него «Штефан Нойман, 17 лет» и место назначения – Доверкорт.

– Штефан, иди в автобус, – сказала Труус.

– Я обещал маме, что нигде не выпущу Вальтера из виду, – произнес Штефан на очень хорошем английском, почти без акцента.

– Но ведь тебя вообще не должно было быть в этом поезде, – возразила Труус.

– Я сказал ей, что тоже еду. Мне казалось, что иначе она не отпустила бы и Вальтера. И она… – Он сглотнул. – Моя мама умерла.

Труус положила ему на плечо руку со словами:

– Tot, Stephan? Das habe ich nicht gewusst…[16]

Штефан, вспыхнув, ответил:

– Нет, не умерла. Она…

Труус, видя, что слово, независимо от того, знает он его по-английски или нет, просто не идет с его измученного языка, сама объяснила Хелен, что мама мальчика больна, не уточняя насколько, но стараясь, чтобы та поняла: у братьев скоро не будет никого, кроме друг друга. Скольких еще детей в этой очереди ждет такая судьба? Но в этом Труус была бессильна; она делала лишь то, что могла.

– Штефан, подожди брата у автобуса, – сказала Хелен Бентвич. – Я прослежу, чтобы вас посадили вместе.

Очередь уже подходила к концу, когда Труус, которая представляла Хелен каждого ребенка по имени, увидела Зофию Хелену с младенцем, а рядом – малыша Вальтера. Крошка у нее на руках помалкивала, может быть, спала. Какая она все-таки славная. Кому не захочется иметь такую дочку?

– Миссис Бентвич, позвольте представить вам Зофию Хелену Пергер, – сказала Труус.

– Хелена, у нас с тобой одно имя, хотя по-английски оно звучит не так красиво, – ответила та.

– Зофи была так добра, что взяла на себя заботу об этой малышке от самой Вены, – продолжила Труус. – Девочку… – Труус почувствовала, что сейчас заплачет, – только этого ей и не хватало, особенно сейчас, когда детям так нужно, чтобы она была сильной.

Но Хелен привела Труус в чувство одним касанием руки, совсем как тогда, в Лондоне, когда голландка, сидя в ее кабинете и вертя в руках стеклянный шар со снегом внутри, на миг замечталась о ребенке. Он был бы вылитый Йооп, лепил бы зимой снеговика и кидал бы в нее снежками, а она смеялась бы, глядя на него.

– Девочку подкинула в поезд мать, – выдавила Труус, не в силах даже представить всю глубину отчаяния, которое должна была испытывать женщина, чтобы решиться на такое: сунуть беспомощного младенца первой попавшейся девушке, почти ребенку, не зная ее имени, не имея никакой надежды когда-нибудь разыскать свое дитя.

Мать воображала, что отдает свою дочку в надежные руки тех, кто переправит ее через море, в страну, где ей не будет грозить опасность. Но ведь девушка могла поскользнуться на мокрой палубе и уронить малышку за борт, в бурные воды Северного моря. Или чужая женщина заботливо уложила бы ее спать в крохотную кроватку в карантинном бараке, а ночью та умерла бы, совсем одна, в чужой стране. Смерть настигла бы ее, хотя она могла бы жить, забери ее к себе бездетная пара, которая позже могла бы разыскать ее мать, вывезти из Германии и вернуть ей ребенка.