Моя удивительная жизнь. Автобиография Чарли Чаплина - Чарльз Спенсер Чаплин

В результате я ел пудинг в «Гаррик Клабе», в «Ритце», у Герберта Уэллса, и даже обед у сэра Филипа Сассуна[54] закончился десертом, на который подали этот самый несчастный пудинг.

Но вернемся к обеду в «Гаррик Клабе». Вечер заканчивался, и Эдди Кноблок шепнул мне, что сэр Джеймс Барри приглашает нас на чашку чая в свои апартаменты на Адельфи-террас.

Апартаменты напоминали скорее ателье или студию – это был просторный зал с прекрасным видом на Темзу. В центре стоял большой круглый очаг с трубой, идущей к потолку. Барри подвел нас к окну, которое смотрело на узкую улочку с домами, до окон которых можно было дотянуться рукой, и сказал с сильным шотландским акцентом:

– Это спальня Бернарда Шоу. Когда я вижу там свет, то бросаю косточки от вишен или от слив прямо в окно. Если Шоу хочет поговорить, то открывает окно, и мы болтаем немного, а если нет, то выключает свет. Обычно я бросаю три косточки, и если нет ответа – закрываю окно.

На студии «Парамаунт» в Голливуде готовились к съемкам «Питера Пэна». Я сказал тогда Барри, что в кино «Питера Пэна» можно сделать интереснее, чем на сцене, и он со мной согласился. Ему особенно хотелось увидеть, как будет выглядеть на экране сцена с Венди, загоняющей маленьких фей веником в ствол дерева. В тот вечер он спросил меня:

– А зачем вы ввели эпизод сна в «Малыше», ведь он нарушает всю последовательность событий?

– На меня очень повлиял «Поцелуй Золушки», – откровенно признался я.

На следующий день мы с Эдди Кноблоком отправились в магазины за покупками, потом он предложил мне заглянуть к Бернарду Шоу. Мы не договаривались о встрече заранее.

– Давай просто зайдем к нему на минуту, – сказал Эдди.

И вот в четыре часа дня Эдди нажал на звонок входной двери на Адельфи-террас. Мы ждали, когда откроют дверь, и я вдруг почувствовал острый приступ паники.

– Слушай, давай в другой раз, – пробормотал я и бросился бегом на улицу.

Эдди бежал сзади и старался убедить меня, что все будет как надо. В итоге я встретился с Бернардом Шоу только в 1931 году.

На следующее утро меня разбудил телефон, звонивший в гостиной. Я слышал голос Эдди: «Алло, слышите меня? О, да. Сегодня вечером? Благодарю вас!»

Эдди был очень взволнован, он тут же рассказал моему секретарю, что принц Уэльский приглашает мистера Чаплина пообедать с ним сегодня вечером, и направился в мою спальню.

– Не надо его будить, – запротестовал секретарь.

– Боже мой, приятель, да ведь это же принц Уэльский! – негодующе воскликнул Эдди и разразился целой тирадой по поводу английского этикета.

Через мгновение я услышал, как поворачивается ручка двери в мою спальню, и притворился, что только проснулся. В комнату зашел Эдди и c едва сдерживаемым восхищением и показной небрежностью объявил:

– Ты должен отложить все планы на вечер, принц Уэльский ждет тебя к ужину.

С такой же наигранной небрежностью я ответил, что это вряд ли возможно, поскольку у меня запланирована встреча с Гербертом Уэллсом. Эдди не обратил внимания на мои слова, еще раз сказав о приглашении. Конечно же, я был заинтригован, да еще как! Ужин в Букингемском дворце!

– Послушай, Эдди, кто-то решил нас разыграть, я вчера вечером прочитал в газете, что принц уехал охотиться в Шотландию.

Лицо Эдди вдруг приняло глупое выражение.

– Пожалуй, я лучше позвоню во дворец и все узнаю сам.

Вернувшись в спальню с каменным лицом, он бесстрастно сказал:

– Это правда, принц все еще в Шотландии.

Утренние новости принесли весть, что Толстяк[55] Арбакль, с которым мы вместе работали в «Кистоун Компани», обвинен в убийстве. Это было полным абсурдом, я знал Роско как тихого и спокойного человека, который и мухи не обидит, – именно об этом я сказал журналистам в своем интервью. В конце концов, все обвинения были сняты, но карьера Арбакля была разрушена, и бедняга скончался через год после случившегося с ним несчастья.

Встреча с Гербертом Уэллсом была назначена в управлении Театров Освальда Столла, где мы должны были посмотреть фильм, снятый по одному из его рассказов. Подъезжая к офису, я увидел большую толпу, и уже через минуту меня впихнули, затолкали, ввинтили в лифт, а потом буквально выпихнули из него в небольшую комнату, где людей было еще больше, чем снаружи.

Не успели мы пожать друг другу руки, как со всех сторон раздались звуки вспышек – фотографы появились словно из ниоткуда. Уэллс нагнулся ко мне и прошептал:

– Сегодня мы с вами – настоящие козлы отпущения.

После этого нас провели в зал. Перед самым окончанием фильма Уэллс тихо спросил меня:

– Ну как, вам понравилось?

Я откровенно ответил, что нет. В зале зажгли свет, и Уэллс быстро обернулся ко мне:

– Скажите что-нибудь хорошее о мальчике.

Откровенно говоря, этот мальчик, которого звали Джордж К. Артур, был единственным светлым пятном во всей картине.

Уэллс с удивительной терпимостью относился к кино.

– Не существует плохих фильмов, – говорил он, – тот факт, что в кино все двигается, уже сам по себе прекрасен!

Понятно, что на просмотре у нас не было шанса познакомиться поближе, но в тот день ближе к вечеру я получил от Уэллса записку следующего содержания:

«Не забудьте про обед. Предлагаю вам последовать моему совету и надеть теплое пальто. Жду вас в семь тридцать, мы наконец-то сможем спокойно поужинать».

В тот вечер к нам присоединилась Ребекка Уэст[56]. Поначалу все вели себя немного сдержанно, но постепенно напряжение спало, и Уэллс начал рассказывать о своей недавней поездке в Россию.

– Прогресс слабый, – сказал он, – легко издавать идеальные манифесты, только вот исполнять их очень сложно.

– И где же решение?