Королева викингов - Пол Андерсон

Рагнхильд выпрямилась и с негодованием посмотрела на мать.

— Я сказала ей, что она неряха, и дала ей пощечину, — сквозь зубы объяснила она. — И за дело.

— А что она сделала?

— Она наматывала челнок и упустила клубок пряжи. — Рагнхильд ткнула пальцем вниз. — Вот, смотри, он размотался и испачкался.

— Это вовсе не основание для того, чтобы бить ее. К тому же ты ударила ее не рукой, а рукоятью меча, я угадала?

— Я была зла. Сегодня такой противный день. Все шло не так, как надо.

— Выйди, — негромко сказала Гуннхильд служанке. Та поспешила выскочить, а Гуннхильд собственноручно закрыла за ней дверь.

За окном, не закрытым ставнями, на мгновение посветлело, а затем ослепительно вспыхнуло; свист ветра перекрыли раскаты грома, вслед за которыми послышался шелест приближавшегося дождя. Гуннхильд вновь повернулась к дочери.

— Только дураки позволяют себе гневаться по таким никчемным поводам. — И редко живут подолгу, добавила она про себя. — Никогда не причиняй никому боль, если это бесполезно для тебя. Это явная расточительность. Давай сделаем так, чтобы я никогда больше не слышала ни о чем подобном.

— Да. Я уйду. — Рагнхильд шагнула к двери.

— Стой! — чуть повысила голос Гуннхильд. Девушка резко замерла. — Ты не будешь сидеть, пережевывать свое дурное настроение и наполняться жалостью к себе. Ты будешь учиться на том, что случилось. Я дам тебе другую работу. В доме.

— О! — Рагнхильд от гнева утратила дар речи.

Несколько мгновений она стояла, прижав к бокам сжатые кулаки и сверкая глазами, в которых отражались вспыхивавшие на улице молнии. Насколько же она еще молода, думала Гуннхильд. Но растет, похоже, с каждым днем, тонкая, как тростинка, но бедра и груди уже заметно налились под платьем, которое было, возможно, немного теснее, чем позволяли приличия — ей нравилось показывать себя, она любила шутить и смеяться с молодыми дружинниками, — а каштановые волосы обрамляли лицо, до жути похожее на лицо Гуннхильд.

Наконец к девушке вернулось дыхание.

— О, когда я буду свободна, я… я… — Она вновь умолкла, не находя слов.

— Никто и никогда не бывает свободен, — ответила Гуннхильд. — Ни один мужчина не избегнет своей участи. И ни одна женщина. Нас будут помнить по тому, как мы встретим судьбу. Не позорь ту кровь, которая течет в тебе.

Из глаз девушки ручьем хлынули слезы. Гуннхильд скрестила руки на груди — о, как же ей хотелось сейчас обнять дочь — и смотрела на нее.

Рагнхильд справилась с рыданиями, вытерла глаза и остановилась возле ткацкого станка. Некоторое время она еще молча хватала ртом воздух, а затем произнесла:

— О, матушка, я хочу стать похожей на тебя.

Теперь Гуннхильд смогла улыбнуться и протянуть дочери руку.

— Вот так-то лучше. Добро пожаловать.

Рагнхильд схватила ее ладонь. Какой же тонкой и мягкой была ее рука, подумала Гуннхильд.

— Я… я тоже хочу быть королевой — Рагнхильд запнулась. — С таким королем, как отец.

Да, думала Гуннхильд, имея такого отца, как Эйрик, могла ли девочка соглашаться на что-либо меньшее?

Рагнхильд выпрямилась в еще почти ребяческой надменности.

— И я ею стану. Ничего не сможет остановить меня. Ничего.

Хотя сегодня это высокое сердце сделало грубую ошибку, время научит Рагнхильд, думала Гуннхильд. Когда-нибудь этот опыт сослужит ей хорошую службу. Христианские женщины могут уползать от мира в женские монастыри, жить там бесплодными и беспомощными. Но это не годится для того, в чьих жилах течет кровь Эзура Сивобородого, ярла Рёгнвальда, Харальда Прекрасноволосого… Эйрика Кровавой Секиры.

— Прекрасно, — сказала Гуннхильд. — Давай перейдем в большой дом, прежде чем пойдет дождь.

Значительно раньше, чем того ожидали, в Йорк галопом примчался всадник, крича, что королевские корабли уже поднимаются по реке на веслах.

Эйрик был рад снова увидеть жену — хотя никто, кроме него самого, не знал, сколько девок он укладывал под себя за время путешествия, — но доволен плаванием не был. В последнее время ему пришлось потерять много дней, пережидая непогоду. Шотландские, ирландские и уэльсские берега, на которые он высаживался, уже были обобраны едва ли не дочиста. Даже когда он повел свою дружину в глубь земли, они и там нашли значительно меньше того, на что можно было надеяться. Добычи только-только хватало на то, чтобы заставить его оркнейских союзников продолжать считать его предложения заслуживающими внимания да содержать хозяйство до следующего года.

Узнав о письме Освульфа, он немного просветлел лицом. Вызвав священника, он продиктовал письмо, в котором говорилось, что он действительно хотел бы встретиться со знатным человеком из Бамберга и заранее обещает ему полную безопасность, независимо от того, с чем тот приедет.

В день, когда Освульф прибыл в Йорк, северный ветер гонял по двору гремящие сухие листья. Эйрик встретил его радушно. Хозяин и гость обменялись подарками. Эйрик устроил в его честь пир, на который были приглашены все знатные люди Йорка.

Гуннхильд невзлюбила гостя с первого взгляда. Она сама не смогла бы объяснить, за что. Это был тучный человек с заметно поредевшими рыжеватыми волосами и осторожным взглядом. Зубы у него сгнили до самых десен, поэтому он сильно шепелявил. Пил он очень помалу, речи его были изворотливыми и осторожными, а слова говорили о дружбе.

Позже он беседовал один на один с Эйриком. А еще позже Эйрик наедине с Гуннхильд пересказал своей королеве все, что было сказано между ними.

Его усмешка сияла, разгоняя холодные колеблющиеся тени от ламп, заполнявшие королевскую спальню.

— Конечно, он не стал прямо говорить, что выступает против короля Эдреда. Но он намекал — и его намеки были куда яснее, чем даже те, которые я получал из Дублина, — на то, что мы могли бы заключить союз. Он держал бы Северную Нортумбрию, я — Йорк, и вместе мы могли бы отразить любое нападение с юга. Прежде всего — и в этом он прав — мне понадобятся значительные богатства, чтобы набрать гораздо больше воинов, чем я имею сейчас. Он рассылал вокруг шпионов. Рассказал мне, насколько на самом деле слаб Олав Сандалия в Камбрии. А дальше, за его берегами, вообще ничего не разграблено.

Гуннхильд почувствовала, что ее кожа покрывается мурашками.

— Ты веришь его ничем не подтвержденным словам? — медленно спросила она.

— Нет, нет. Я верю моей силе. Это был скудный год. Но за зиму я смогу как следует изучить все. Если я выясню, что Освульф говорит правду, то с наступлением весны я соберу могущественный флот — мои корабли, братьев оркнейского ярла и всевозможных «морских королей». Мы выпотрошим все те места, на которые в последние годы редко обращают внимание. Мы наполним наши кладовые добычей. А тогда пускай Эдред делает все, что ему захочется.