Картель правосудия - Фридрих Незнанский

Монета диаметром не больше четырех сантиметров представляла собой не слишком-то ровный круг, словно ее чеканили вручную. С одной стороны, так сказать, на «орле» был изображен стол, заваленный книгами и несколько слов по-латыни. На «решке» – какой-то мужик в профиль в маленькой плотной шапочке, словно для плавания в бассейне. Номинал монеты отсутствовал, зато возле края была просверлена дырочка.

– Это медаль, – сообразила «мисс Марпл». – Кажется. А дырка – чтобы носить ее на шее.

Турецкий прочитал несколько слов, написанных вокруг головы пловца: «Pivs II. Pont Max». И несколько раз чихнул.

– Какого лешего он ее здесь держал? Что она может значить? Ну ладно пока… – Он открыл тетрадь – «Сущность моего дневника многого стоит…» – вот где был настоящий дневник:

«Я трус, я не смог лишить себя жизни, хотя это было единственно правильным выходом, а теперь я сижу и жду, когда… 21.03.97».

Чем это было вызвано, из содержания дневника ясно не становилось. Турецкий вспотел.

«Я не хочу этого делать, но не могу не делать. Я буриданов осел, вывернутый наизнанку, – я из двух равноценных зол мучительно выбираю меньшее и при этом действительно неплохо себя чувствую, как и было обещано».

Потом снова был перерыв почти на неделю, и дальше – подробно, с мазохистской точностью Уткин начинает описывать перипетии каждого своего «дела».

"…10.08.97. Сегодня заседал Президиум Верховного суда. Рассматривалось дело в порядке надзора. Восемь человек, младшие офицеры и сержанты ОМОНа, были приговорены к срокам от семи до тринадцати лет за превышение служебных полномочий и групповое убийство при отягчающих обстоятельствах. Все выглядело так, что они, проводя задержание особо опасного рецидивиста Волобуева, совершившего побег из колонии, совершенно сознательно расстреляли его из табельного оружия. А кроме того, застрелили еще пятерых, находившихся с ним в одном помещении. Эти пятеро, тоже бывшие заключенные, не оказывали вооруженного сопротивления.

Осужденные не признали свою вину и настаивали в жалобах на том, что Волобуев захватил заложницу – девочку тринадцати лет, и с целью ее освобождения и был открыт огонь на поражение. О заложнице в материалах следствия не упоминалось. Но было и еще одно несоответствие, на которое почему-то не обратили внимания при рассмотрении кассационных жалоб. Время смерти подельщиков Волобуева, по акту судмедэкспертизы, расходилось со временем смерти самого Волобуева, причем значительно, они умерли на несколько часов раньше, и о характере ранений в акте вообще не было упомянуто. Была ли это небрежность экспертов или фальсификация данных следственными органами, или предвзятость суда, повышавшего процент вскрытых нарушений в органах милиции? В общем, Президиум отменил все судебные решения и отправил дело на доследование…

Вечером меня снова навестил "Д" и выразил восхищение моей принципиальностью. Меня обманули, как ребенка. Зная, как я скрупулезно отношусь к материалам дела, мне подсунули всего одну зацепку, намек на предвзятость, и я купился…"

Дальше характер записей опять меняется. Уткин, похоже, влюбился на старости лет и с головой окунулся в романтические бредни. То стреляться собирался, и вдруг – под венец. Турецкий обескураженно перелистывал страницы, пока не наткнулся на объяснение:

«01.10.97. Это мое последнее дело, потом я ухожу в отставку и женюсь, а насчет шантажа посмотрим: еще неизвестно, у кого и на кого точнее собран компромат. Сущность моего дневника многого стоит…»

Только в отставку он почему-то не ушел, хотя и женился. Хоть что-то довел до логического конца. И где, собственно, обещанный компромат? «Сущность моего дневника многого стоит…» Какая-то нелепая фраза.

Турецкий отправился в Верховный суд, чтобы просмотреть дела, которыми занимался лично Уткин. Протоколы судебных заседаний, материалы следствия. В большинстве это были уже кассационные и надзорные дела, а значит, кроме материалов из Верховного суда были бумаги из судов еще двух, а то и трех ступеней – районного, областного, республиканского… И разобраться в этом ворохе бумаг, найти в каждом деле ту самую зацепку, несоответствие было просто невозможно. То ли Уткина берегли и, зная его тонкую душевную организацию, старались использовать только в крайнем случае, то ли другие структуры совета директоров действовали достаточно надежно и до Верховного суда заказанные дела просто не доходили.

Во всяком случае, Турецкий обнаружил единственный прецедент. Правда, его грех было не заметить: так все оказалось притянуто за уши. Уткин откровенно превратил процесс в фарс, то ли рассчитывая привлечь интерес прессы, то ли испугать коллег своей неосторожностью. Рассматривалась кассационная жалоба руководителей стачечного комитета, которых осудили за организацию массовых беспорядков. В маленьком городе в Оренбургской области, на самой границе с Казахстаном, рабочие железной дороги, которым уже одиннадцать месяцев не выплачивали зарплату, устроили стачку. Вместо пикетирования городской администрации они перегородили живыми заслонами подъездные пути и тем самым на двое суток парализовали движение через ключевой железнодорожный узел. Городские власти не сумели договориться с забастовщиками, милиция, добрая часть которой имела родственников, друзей или знакомых среди пикетчиков, не рвалась в бой и не собиралась силой разгонять демонстрантов. И тогда неизвестно откуда понаехала братва: кто с кольями, а кто и с автоматами, и начались боевые действия. Причем, как ни странно, победили безоружные стачечники, изрядно покалечив заезжих штрейкбрехеров. А руководителей стачкома осудил областной суд Оренбурга. В деле имелись явные натяжки и несоответствия, ибо не стачкомовцы в результате явились инициаторами массовых беспорядков, а так и не выясненный некто, собравший по окрестностям уголовный элемент, вооруживший его и пославший на «разборку». Кроме того, был допущен и ряд других процессуальных нарушений. Но Уткин, вскрыв все это и сделав упор на том, что дело явно шито белыми нитками и трещит по всем швам, тем не менее оставил демонстративно приговор в силе, а жалобу без удовлетворения.

Последняя запись в дневнике, сделанная неровными прыгающими буквами, гласила: «22.02.199… Даже если с Катей ничего не случилось, все равно с меня хватит…»

28 февраля, раннее утро

Шура Боровик, закадычный друг хулиганского детства, а ныне видный российский археолог, которого в авральном порядке «под белы рученьки» доставили в Генпрокуратуру в 5.20 утра, немедленно округлил сонные глаза и нацепил очки.

– Я, конечно, не большой специалист по всяческой нумизматике, но тут и моих подсыхающих мозгов хватит. Эта штучка относится к памятным ватиканским, так сказать, «папским» медалям.

– Насколько она древняя?

– Дай подумать. Прекратили чеканить медали в первой половине восемнадцатого века. Пий II был на папском престоле… в 1458-1464 годах. Значит, тогда она и изготовлена. Ага! Так это медаль из самой первой серии. Чеканка медалей тогда, как и монет, производилась вручную. Удар молота переводил изображение со штемпеля и…

– Подожди, я неверно сформулировал, – Турецкий испугался, что сейчас ему предстоит выслушать целую лекцию. – Я только хочу узнать ее истинную ценность.