Мент для новых русских - Александр Золотько

– Не сомневайтесь, батюшка, – успокоил и Доктор, который тоже взял в руки кружку с вином. – В последнее время мы все ступили на стезю благочестия. Вспомнили, как минимум, одну из десяти заповедей. Там где про не укради.

– Язык твой… – пробормотал отец Варфоломей и выпил.

С Доктором у них были споры давние, в которых Доктор выступал не столько с позиций безбожия, сколько с высот вселенского скептицизма. И каждое упоминание Доктором священных текстов воспринималось священником как начало нового спора.

– Нет, – допив вино, протянул Доктор, – я не ставлю под сомнение божественное происхождение этих заповедей, но меня смущает некоторая безнаказанность за их невыполнение. У нас, медиков, с клятвой Гиппократа даже чуть построже будет.

– Язычники вы все, и Гиппократ ваш, – отец Варфоломей сплюнул, – язычник.

– Естественно, язычник, – согласился Доктор, покосился на Ирину и разлил остаток вина в кружки – себе, священнику и Тотошке. – Но и с язычниками я также не согласен. Ваше здоровье!

– Ага, – залпом осушив кружку, засмеялся Тотошка. – Он ни с кем не согласный. Он и сам с собой не согласный. Такое несет, бывает, что прямо с души воротит.

– Откуда тебя воротит? – переспросил, прищурившись, Доктор. – С какой такой души?

– Вот, опять начал! – засмеялся Тотошка, и братья Кошкины, сидевшие поодаль, тоже, на всякий случай, заулыбались.

– Не начал, а продолжаю, – сварливо поправил Доктор. – Я принимал участие в десятках операций и ни разу не обнаружил внутреннего органа с названием «душа». Не доводилось встречать, извините.

– Душу ему не доводилось встречать, – закричал Тотошка, – а совесть тебе встречать доводилось? А, это, ум и честь нашей эпохи?

Тотошка снова залился смехом, хлопнул рукой по столу.

Отец Варфоломей отодвинул кружку:

– Я смотрю, обновка у вас.

– Обновка? – Тотошка оглянулся туда, куда глядел священник. – А, палатка. Да. Это мы Михе купили. И постель купили, и… Много чего купили.

– Какому такому Михе? – отец Варфоломей внутренне сжался, понимая, что ведет сейчас себя подобно ментовскому осведомителю, втираясь в доверие и расспрашивая.

Нет, одернул себя священник, ничего я Юрке не скажу, если что-то о Крысах узнаю. Ничего. А вот если…

– Миха? – переспросил Тотошка. – А это помнишь, когда в клубе первый раз бомба рванула?

Тотошка рассказывал долго, с подробностями и выдумкой. В его изложении получалось, что Михаила они с Ириной вынесли чуть ли не из самого эпицентра взрыва и выхаживали его, разве что кровь свою ему не переливая.

А когда жизнь они Мишке спасли, то пообещал он в благодарность, что поможет им, защищать станет, и никто больше в целом свете их тронуть не сможет. А если кто посмеет, то Мишка с ними разберется.

– И смотри вот, – широким жестом закончил свою историю Тотошка, – как сказал, так и получается.

– Трепло, – оценила рассказ Ирина.

– Ну, уважаемая, – пожал плечами Доктор, – в общем, в наиболее важных моментах, уважаемый Тотошка почти не соврал.

– Я соврал? Все – чистая правда. У кого хошь спроси. Вон, у Старого спроси, у Коня…

– Трепло, – повторила Ирина.

– А кто он такой, Михаил? – снова задал свой вопрос отец Варфоломей.

– И не знаю, и знать не желаю. Мужик. Настоящий мужик.

– А он, часом, не архангел? – вкрадчиво поинтересовался Доктор, – ниспосланный защитить рабов божьих и наставить их на путь истинный? Как полагаете, батюшка? Вывести, так сказать, народ избранный в землю, текущую молоком и медом.

Ирина перекрестилась, тяжело вздохнув.

– Чего вздыхаете, Ирина? Не согласны? – Доктор даже засмеялся. – Ирина у нас считает, что вовсе даже наоборот, что Михаил одержим нечистым духом и всех нас прямиком отправит в геенну огненную.

– Поостерегся бы ты, Доктор, слова такие вслух произносить, – перекрестился и отец Варфоломей. – Не шутят такими вещами.

– А что? Вам-то самому, батюшка, с нечистым сталкиваться приходилось?

– Типун тебе, – отец Варфоломей снова перекрестился.

– Так ни разу и не довелось? – разочаровано переспросил Доктор.

– Не тебе меня спрашивать. И не мне тебе отвечать, – твердым голосом произнес отец Варфоломей.

– Ну, извините, коли это тайна, – развел руками Доктор. – Извините.

Внезапно голос подал один из Кошкиных.

– О! – громко протянул он, указывая пальцем куда-то в сторону.

– Чего там… О, господи, – Тотошка вскочил с места и бросился к Михаилу, который появился из кустов. – Что с тобой?

Михаил стоял, покачиваясь, словно во сне, веки были полуприкрыты, но зрачков видно не было, только белые полоски. И белое с желтизной лицо. И кровь, размазанная по лицу и прочертившая темную дорожку по подбородку.

Тотошка попытался подхватить оседающего на землю Михаила, но не смог – не хватило сил.

Подбежал Доктор, Ирина и оба брата Кошкина, не дожидаясь приказа, оказались возле Михаила.

– Руки уберите, – прикрикнула Ирина.

Михаил застонал.

– Что? – Доктор стал на колени и наклонился к лицу Михаила. – Что?

– Плохо, – еле слышно прошептал Михаил.

Сил больше не было. Он потратил их все, добираясь сюда. Он сжег их, пытаясь удержаться над клокочущей пропастью безумия. Он должен был прийти сюда. И он пришел. И все.

Судорога волной прокатилась по его телу. Мышцы напряглись, лицо исказилось.

– Держите его! – успел приказать Доктор.

Кошкины навалились.

Тело Михаила выгнулось. Голова мотнулась, но Ирина успела подставить руку, чтобы она не ударилась о землю.

Отец Варфоломей перекрестился.

– Сделай же что-нибудь, – простонала Ирина.

Доктор как мог быстро встал с колен, прошел к палатке и вернулся со шприцом.

Михаил захрипел. Жилы на шее напряглись и вибрировали, выпуская наружу только вот такой натужный хрип. Крупная частая дрожь била все тело.

– Укол, – Ирина прижала голову Михаила к своей груди.

– Н-не могу… – прошептал Доктор.

– Ты чего, трубка клистирная? – взорвался Тотошка, пытающийся удержать ноги Михаила. – Коли, мать твою.

– Я не знаю… – Доктор попятился.

Лицо Михаила налилось кровью, а хрип напоминал рев животного. Смертельно опасного животного. Зверя.

Тотошка внезапно отлетел в сторону, к ногам остолбеневшего священника.

Что-то закричала Ирина, выл Михаил, но братья Кошкины держали его мертвой хваткой. Они не чувствовали боли, когда Михаил несколько раз ударил их ногами. Они не замечали вообще ничего. Они держали его руки и тело. Им приказали это делать, приказали те, кому они доверяли, и кроме этого, к Михаилу Кошкины испытывали особое чувство, которое можно было бы назвать и уважением, и любовью, если бы Кошкины в принципе могли удержать в своих немытых головах такие отвлеченные понятия. В головы братьев Кошкиных сейчас вмещалось только одно – Михаилу плохо, а если его отпустить, то будет еще хуже.