Балканы. Окраины империй - Андрей Шарый

Крепость, смекнул я, когда-то защищала обе протоки и городской порт, но теперь-то она ничего не защищает, поскольку впритык к фортификациям разбито изумрудного цвета футбольное поле, на котором изредка выигрывает домашние матчи клуб пятого хорватского дивизиона «Трогир», основанный еще в 1912 году, очевидно, для более славных побед. За стадионом приткнулся к кромке моря небольшой, античных пропорций павильон. Это недоделанный монумент Благодарности Франции, который в 1808 году повелел воздвигнуть в оккупированном городке маршал империи. В беседке планировался бюст Наполеона, но бюджет Трогира сводили с трудом, а взимать поборы на памятник с местных жителей, изнуренных постоем французских и итальянских солдат, комендант поостерегся. В народе павильон до сих пор называют памятником Мармона, не уточняя деталей.

На зубчатых стенах Камерленго, если присмотреться, увидишь щит со львом святого Марка, герб 65-го венецианского дожа Франческо Фоскари, о котором написал пьесу Джордж Байрон, герб 84-го венецианского дожа Пьетро Лоредана, избранного рулить республикой в возрасте 85 лет, а также герб князя Маддалено Контарини, венецианское семейство которого было столь родовитым, что целой книги не хватит перечислить всех ее выдающихся отпрысков.

В Трогире я проводил время в праздности, но в глубоких деталях исторический город изучить не успел, поскольку слишком усердно выпивал, купался и загорал. Потом неожиданно подоспела очередь лететь в Боснию, и сразу после приземления в сараевском аэропорту Бутмир я попал под обстрел. Грань между войной и миром показалась мне неимоверно зыбкой, а моментальный перепад ощущений — от пляжа к осаде — неимоверно радикальным. По сути, думал я, трясясь в чреве доставившего нас от взлетно-посадочной полосы в центр осажденного города бронетранспортера ООН, у балканских войны и мира общее только одно — безоблачное, белесое от жары небо, куда поднялся и откуда через 45 минут спустился пузатый четырехмоторный Hercules.

Все прочее оказалось совсем разным.

Спиритуальное сердце Трогира бьется, конечно, не в грозной крепости Камерленго, а в благолепном католическом соборе, что в северной части островка-бородавки. Храм, давно по достоинству оцененный и искусствоведами, и ЮНЕСКО, посвящен покровителю города святому Лаврентию, но часто эту базилику называют еще собором Святого Ивана. Архидиакона Лаврентия умучили 10 августа 258 года в Риме по приказу императора Валериана, и вряд ли именно скромный Трагуриум на далеком берегу находился в фокусе молитв благочестивого монаха. Лаврентий («увенчанный лавром») — популярный в христианском мире страстотерпец, принявший за веру страшную смерть: его заживо изжарили на решетке, причем пока одни палачи подкладывали снизу горячие угли, другие прижимали тело несчастного к раскаленному железу рогатинами. Но даже в такой ситуации Лаврентий не утратил бодрость духа. «Вы испекли одну сторону, поверните же на другую и ешьте мое тело!» — приговаривал он. Поучительным будет упомянуть о том, что через два года император Валериан попал в плен к своему врагу персидскому царю Шапуру I, который, унижая надменного римлянина, использовал его спину как скамейку, когда садился на коня.

Трау. Открытка. Начало XX века. Фото: © Snapshots of The Past / flickr.com / CC BY-SA 2.0

Епископ Иван Трогирский, в Трау проповедовавший и там же почивший, заботился об этом городе при жизни и, как считается, вместе с Лаврентием надежно охраняет Трогир после смерти. Бенедиктинский монах Джованни Урсини (родом из местечка Осор) в конце XI века получил епископскую митру; однажды прямо во время мессы на него снизошел Дух Божий; спасая терпящих кораблекрушение, Иван по воде ходил аки по суше. Он совершил также множество иных благодеяний, в частности как-то раз отвел от городских стен завоевателей. Скончался этот праведник, судьба которого сплетает воедино славянские и романские корни Далмации, в похожем на частокол 1111 году. Останки епископа были утеряны, но потом магическим образом, через вещий сон набожного прихожанина Теодора, обретены заново. И вот теперь святой Иван покоится в прекрасной, розового камня, часовне Святого Ивана в соборе Святого Ивана (или Лаврентия) в кругу мраморного Иисуса Христа и апостолов его.

Скульптура самого́ добродетельного епископа украшает северные ворота Трогира. В одной руке святой держит посох, а другой благословляет все вокруг — и древний город, и славных его жителей, и случайных его гостей, и безмятежное море за своей спиной, и универсам Konzum перед собой, и то самое белесое балканское небо над головой. Каждый год в конце лета, когда Земля преодолевает шлейф пылевых частиц, осколков льда и камня, выпущенных кометой Свифта — Таттла, святой Иван автоматически осеняет пятиперстием даже этот метеорный поток, что восходит над Далмацией со стороны созвездия Персея. В христианском мире Персеиды называют слезами святого Лаврентия, поскольку его испекли точно такой же ясной и душной августовской ночью под мерцание звездной пыли. Вот так два покровителя Трогира вступают в прямое духовное общение.

Название Τρογκίρ вполне можно перевести с греческого как «Козельск». Трогир, как и русский Козельск, достоин титула города воинской славы — только азиатские захватчики (сарацины) разрушили его на столетие раньше Козельска, который в 1238 году дотла сожгли монголы, в буквальном смысле слова утопив 12-летнего князя козельчан Владимира в крови. В 1242-м за стенами Трогира ровно от тех же монголов, добравшихся до своего «последнего моря», укрылся венгерский король Бела IV. Очевидно, и его ждала бы горькая участь маленького Владимира, но тут стало известно о кончине от пьянства хана Удэгея, и монгольское войско сняло осаду, окончив свой успешный западный поход. А то бы — кто знает? — и не было сейчас никакого Трогира.

Из Сплита сюда станет когда-нибудь возможно добраться поездом городской железной дороги, которую пока дотянули только до аэропорта Ресник. Сплит в 15 раз крупнее Трогира, и слава его много громче — прежде всего из-за великолепия дворцового комплекса, построенного 1700 лет назад по приказу императора Диоклетиана[51]. Ничего подобного этому граду-прямоугольнику со сторонами примерно в 200 метров, отгороженному от остального Сплита высокими стенами, от античного мира не сохранилось. А может быть, ничего подобного в античном мире и не существовало — подтверждено, по крайней мере, то обстоятельство, что это единственный в истории случай, когда из императорского дворца получился вначале средневековый, а потом и современный город. Южная стена дворца выходит на кудрявую, в пальмах, набережную Хорватского национального возрождения, северная — к тенистому парку Йосипа Штросмайера, восточная — к оживленному зеленому рынку, западная — к чинной Народной площади и ратуше образца XV века. Дворец, набережная, парк, площадь, рынок, ратуша — всеобъемлющая система понятий, за пределы которой для постижения законов бытия выходить столь же избыточно, как за диоклетиановы стены, потому что внутри их и сейчас есть абсолютно все, от молельни до богадельни, от дома моды до обители греха, от почты до бани. В тот же квадрат вместилась идеология вульгарного хорватства — герб в красно-белую клетку, настоянный на пафосе войны за выстраданную независимость патриотизм, холодное недоверие к сербам, так и не ставшим братьями, поиски старого исторического и нового внутреннего родства с Западом.