Письма к императору Александру III, 1881–1894 - Владимир Мещерский

№ 26

Всемилостивейший Государь!

Так как почти несомненно мне пришлось бы быть последним, на котором Ваша мысль могла бы остановиться завтра, то простите, что я дерзаю накануне мысленно прийти к Вам и принести Вам те поздравления, которые 25 лет глубокой и сильной привязанности застраховывают от малейшего подозрения в неискренности, заискивании или формальности! Мои ненужные и ничего не стоящие в Ваших глазах поздравления – все же одна лишняя молитва за Вас, все же одно лишнее горячее пожелание Вам того добра, которое с радостью про себя считаю от Бога и перед Богом Вашею чистою и непреклонною душою заслуженное! Да, Государь, простите мне эти потому дерзновенные строки, что они совсем задушевны, и только задушевны. Думая о Вас, молясь за Вас, переживая в общении с Вами по привычке души 25 лет, я не поддаюсь унынию, не клоню головы долу от бессилия при виде, как время трудно и как испытания велики, напротив, с какою-то всеобъемлющею благодарностью к Богу я нахожу ободрение и благодатную силу верить и надеяться в том видимом благословении Божием, которое осеняет Ваш трудный путь и ведет Вас прямо, твердо и светло через тьму и между множеством пропастей. И Ваш свет рассеет общую нашу тьму и приведет нас от дней печали к дням отрады, вера в сие несокрушима, и Боже, как я счастлив, что старик, все крепче сживаюсь с этою верою.

Сегодня дерзаю говорить это Вам при мысли о завтрашнем дне, а завтра, вернувшись в свою глушь, буду праздновать Ваш день тихою радостью, тайком, про себя, что престол Ваш и душа Ваша слиты в одно, и оба так чисты, так полны верою и так близки к правде! Да будет так всегда, вот мое поздравление, мое пожелание и моя грешная молитва! Может быть, ее искренность даст ей не быть отринутою!

А затем желаю Вам, да будет дорогая Семья Ваша все тем же источником для Вас тихой услады и успокоительной и живительной отрады – посреди трудов, забот и тревог!

Будьте, будьте счастливы, Всемилостивейший Государь, будьте благословляемы Богом для России, и Россиею перед Богом! И затем простите, что дал волю сердцу заговорить! Простите, что не могу принудить себя – зная, как недалек мой путь впереди – считать себя отброшенным Вами, чужим для Вас, и отдаюсь этим излияниям сердца, для Вас вероятно смешным, но для меня столь же дорогим, как дорог луч солнца в позднюю осень. Простите, простите старому слуге это дерзновение сердца, ибо верьте, что в нем его последние и единственные наслаждения. Не будьте строги к мне и, если можете, не отталкивайте меня, просящему себе так мало от Вас и так много для себя, для своего счастья!

Да хранит Вас Бог и молитвы всех верующих в Него и любящих Вас!

Ваш верноподданный.

P. S. К возвращению Вашему в Гатчино[341] приготовил не лишенный живого интереса Дневник, думая, что здесь Вам досуга меньше.

25 февраля

№ 27

Всемилостивейший Государь!

Спасибо Вам, спасибо от глубины души за подаренные Вами мне минуты в субботу. Вы не поверите, как бодро, светло и отраднее я с ними теперь живу и смотрю на томящие мне душу вопросы. Что-то страшно тяжелое отлегло от нее. Не видя Вас, я думал и представлял себе, что Вы сомневаетесь и колеблетесь во многом, во что я верую твердо и убежденно и о чем не раз писал Вам…

Из каждого слова Вашего я уразумел, что правда на счет финансовых гнетущих вопросов не отчасти и не на половину, а вполне и в целости Вам ясна! Да подвинет же Вас Господь к совершению того, что Вы признаете во благо сделать, и опять же, как прежде говорил, да будет непоколеблена в Вас вера, что Вы, одни лишь Вы, Государь, потому можете смело действовать, что Вы одни взираете на вопросы ясно и верно.

Чтобы вернуться к вопросу о Министерстве ф[инанс]ов и к [И. А.] Вышнеградскому, например, как я Вам говорил, я был поражен необыкновенною меткостью мысли прежде всего этого самого Вышнеградского назначить в Д[епартамен]т госуд[арственной] экономии членом Госуд[арственного] совета. Никто об этой мысли не думал. Одни нетерпеливо говорили: надо скорее Бунге долой и ему в преемники Вышнеградского; другие говорили: Вышнеградский аферист, не нужно его! Одни Вы возымели мысль назначить его членом Государств[енного] Сов[ета] по Д[епартамен]ту экономии! И в самом деле – как метка эта мысль. Будь назначен прямо человек многим не по вкусу в преемники Бунге, сколько было бы разом препятствий этому преемнику, будь он даже гений, начинать новое дело: пошли бы интриги, подкопы, подземная борьба, посреди которой преемник Бунге должен был бы одновременно учиться, узнавать, возиться с врагами, разбивать интриги и управлять; задача оказалась бы не под силу. Ум и силы ушли бы на борьбу с интригой. Все это устраняет Ваша меткая мысль. Вышнеградский поступает в государственную школу; он начинает знакомиться с людьми, с почвою, с вопросами; ему дается возможность умом пользоваться, чтобы вчерашних неприятелей постепенно сперва к себе приучать, а потом обращать в союзники, затем он знакомится с целым миром финансовых отправлений и вопросов, рядом с целым миром всех министерств в совокупности, и в то же время получает возможность проявить свои личные взгляды и свои способности, участвуя в суждении о финансовых вопросах.

Затем, когда он пройдет эту школу и проявит перед Вами свои способности и свои взгляды, открывается полная и спокойная возможность вверить ему ответственное управление Минист[ерст]вом финансов.

Но одно лишь теперь важно: в нынешнюю весеннюю сессию еще немало предстоит работы в Д[епартамен]те экономии. Дорого время, тем более что теперь не совсем там ладно при этом пристрастном и никому не понятном союзе на жизнь и на смерть, заключенном [А. А.] Абазою с Бунге. Теперь, именно теперь, огромное политическое значение имело бы появление в этом департаменте свежего и ясно видящего человека. Да и события финансового мира в России теперь так обострили нужды экономического кризиса везде в государстве, что теперь важна каждая минута потому, что она может дать новую здравую мысль, навести на практическую меру и в особенности парализовать, увы, несомненные попытки вести политику финансов к такому острому положению, чтобы, указывая на оное, можно было бы сказать: да, одно спасение в конституции!

Вот почему смею быть уверенным, что собственною Вашею инициативою назначение нового свежего лица в члены Госуд[арственного] Сов[ета] в Вышнеградском теперь же, перед отъездом Вашим, имело бы громадное нравственное и в то же время политическое значение. От него именно повеяло бы мудростью практическою и политическою.