Я, Мона Лиза - Джинн Калогридис

— Он сделал мне подарок. — Я кивком указала на гранатовую брошь, лежавшую на столике рядом с кроватью. — Он сделал мне подарок и сказал, что я, должно быть, устала, а потом извинился и ушел.

Дзалумма уставилась на брошь.

— Он сошел с ума.

— Возможно, ему нездоровится, — предположила я. — Или он устал от всех этих приготовлений. Взгляни на кровать. — Она окинула взором вышитое бархатное покрывало, занавеси в тон. — Все это он сделал для меня.

— Это самое меньшее, что он мог сделать, — буркнула служанка.

Я сделала еще один осторожный глоток вина и только сейчас поняла, насколько изголодалась. Взглянув на тарелку с сушеным виноградом, я нахмурилась. Прислуга решила, что я буду сыта после целого дня пиршества, и оставила только эти сласти, чтобы я могла побаловать себя, запивая их вином; слуги не знали, что я терпеть не могу изюм. Дзалумма сразу все поняла.

— Проголодалась? За весь день ничего не съела.

— Я бы не отказалась от хлеба и сыра.

— Сейчас принесу.

— Принеси второй бокал, для себя, — помолчав, велела я. — И еще чего-нибудь, по своему вкусу. Я не хочу, есть в одиночестве.

Франческо счел бы такое поведение недостойным, но мне было все равно. У меня голова пошла кругом, оттого что с души слетел огромный груз, и, несмотря на усталость, мне вдруг захотелось устроить небольшой праздник. По крайней мере, на одну ночь я была избавлена от звериных притязаний мужа.

— Вы уверены, мадонна?

Вместо ответа я презрительно щелкнула языком и взмахом руки отправила ее из комнаты.

Пока Дзалумма исполняла поручение, я сидела с закрытыми глазами, испытывая несказанную радость оттого, что осталась одна во вторую брачную ночь. Мне не хотелось осквернять память о первой. Заговорив вслух, я пообещала Джулиано:

— Я расскажу твоему ребенку все, что знаю о тебе и твоем отце, о том, какие вы были хорошие. Я расскажу ему о твоем дяде — моем отце. Я научу его всему, что сама знаю — о любви и доброте.

Я прикрыла глаза и увидела, как Джулиано, опустившись на колено в часовне, чтобы разорвать гирлянду цветов, улыбается, глядя на меня снизу вверх.

Я тоже улыбнулась. А когда в дверях появилась Дзалумма, неся в одной руке поднос, я все еще продолжала улыбаться. На подносе лежала половина круглой буханки хлеба и три различных вида сыра. Я обрадовалась, увидев, что рабыня захватила и второй кубок.

— Вижу, тебе лучше, — сказала она, довольная. — Первый раз довелось побывать в такой кухне. Можно подумать, они сегодня собирались накормить целую армию. — Судя по тону, Дзалумма явно чего-то не договаривала.

— Что такое? — решительно спросила я. У меня не было сомнения — она что-то видела, что-то обнаружила. — Что случилось?

Дзалумма осторожно отодвинула в сторону лампу и опустила поднос на столик.

— Мессер Франческо, — произнесла она озадаченно. — Когда я спустилась на кухню, то увидела во дворе горящие фонари, услышала мужские голоса.

— Ну и?..

— Я подошла к окну. Свечей не зажигала, поэтому меня никто не мог заметить. Мальчишка-конюх как раз отпирал ворота. Мессер Франческо сидел на коне, рядом с ним никого больше не было. Он что-то сказал мальчишке. Думаю, сообщил, когда вернется. При этом он все время озирался, словно боясь, как бы его не увидели.

— Он уехал, — сказала я сама себе, стараясь понять, что все это означало. Наверное, мне следовало бы встревожиться, но я просто обрадовалась, что он уехал. — Не важно, заявила я, беря графин с вином. — Вот. Выпей со мной и поешь. Я пережила свою первую ночь в этом доме.

Мы поели и выпили. А потом я настояла, чтобы Дзалумма прилегла рядом со мной. От сознания, что она, рабыня, дерзнула лечь на хозяйскую кровать, ей стало не по себе; она вовсе не желала, чтобы кто-то подумал, будто она забыла свое место, к тому же она знала, что Изабелла и Елена наверняка заметят, что она не ночевала у себя, в крыле для прислуги. Но, наконец, и Дзалумма забылась сном.

Я тоже немного подремала. А потом мне приснилось, будто я не в том доме, не с тем мужчиной, и от горя я сразу проснулась. Села в кровати и увидела, что Дзалумма тихо похрапывает рядом, так и не сняв своего шерстяного платья; накидка на ее голове сбилась на сторону, дрова в камине превратились в мерцающие угольки.

И тогда ко мне пришло ясное сознание, что я действительно вышла за Франческо, что Джулиано мертв и что ничего теперь изменить нельзя. К горлу подступили слезы, я поняла, что сейчас разрыдаюсь, но мне не хотелось, чтобы меня кто-то увидел или услышал.

Я выскользнула из постели и, поеживаясь от холода, проворно и тихо покинула спальню. Прикрыв за собой дверь, сбежала вниз до середины лестницы и уселась на ступеньки.

Но не успела я даже всхлипнуть, как услышала заплетающиеся шаги: кто-то поднимался по лестнице. Желтый огонек от фонаря запрыгал в самом низу, затем постепенно осветил стены, как разливающееся пятно.

Я сразу поняла, что это мой муж, еще до того, как он появился. Покачиваясь, он остановился на площадке второго этажа, чтобы сориентироваться; нас разделяли всего несколько ступенек.

— Франческо, — тихо произнесла я, хотя не хотела ничего говорить вслух, не хотела, чтобы меня кто-то заметил, тем более он.

Но муж услышал и, подняв взгляд, вздрогнул.

— Лиза, ты — промямлил он: видимо, сильно напился. Подняв фонарь, Франческо взглянул на меня. Он был небрежно закутан в черный плащ, а когда от движения руки край плаща соскользнул, открыв свадебную тунику и рейтузы, я увидела, что край туники на правом бедре скомкан, рейтузы приспущены, из прорехи высовывается, как знамя, белая нижняя рубаха.

Увидев это, я удивленно фыркнула и тут же почувствовала резкий запах дешевой лаванды. Мне и раньше приходилось его улавливать — так пахли вульгарно одетые, ярко нарумяненные женщины, попадавшиеся мне на рынке, те самые, от которых Дзалумма старалась меня поскорее увести.

В голове у меня прозвучал голос Франческо, я вспомнила его плотоядный взгляд. «Шлюха. Потаскушка. Развратница».

Но с этого утра я превратилась в почтенную замужнюю женщину.

И я была свободна.

— Мне было не уснуть, — быстро пояснила я. — Но теперь, наверное, засну. Спокойной ночи.

Вернувшись в свою комнату, я закрыла за собой дверь, прислонилась к ней и расхохоталась так громко, что разбудила Дзалумму.

Пришла весна, потеплело. Днем я открывала высокие окна и сидела на балконе. Слева я могла видеть конюшни и огород, обсаженный живой изгородью из лаванды и розмарина. Прямо передо мной простирался регулярный сад с мощеными дорожками, зарослями молодого лавра и тщательно подстриженным самшитом. По утрам я в одиночестве прогуливалась в саду, проходя мимо ревущего каменного льва, из челюстей которого била прохладная струя воды, падая в каменный колодец. Дальше начинались увитые колючей розой арки, ведущие к маленькому гроту, где Дева Мария протягивала руки навстречу просителям. Ребенок в моей утробе подрастал. К апрелю я растолстела, у меня округлились черты лица. Тошнота ушла, а вместо нее появился голод — такой неистребимый, что я держала тарелки с едой даже возле кровати и часто по ночам просыпалась, чтобы подкрепиться. Франческо опекал меня, как отец родной; по его распоряжению Агриппина каждый день приносила для меня целую лохань пенистого, еще теплого парного молока.