Метресса фаворита. Плеть государева - Юлия Андреева

Полина не договорила, а Ушаков уже подскочил к ней и, ловким движением схватив за ногу, приблизил вырезанный из бумаги след к жёлтому сапожку и...

— Хочешь сказать, что, когда ты чистила сапожки своей госпожи, не заметила, что они на два пальца меньше, нежели эти?

— И правда, короче. Но до того ли было? Я ведь только позавчера поступила в услужение и всё время ушиваю да ушиваю... ушиваю да ушиваю. — Полина была готова разрыдаться с досады, что такое простое открытие прошло мимо неё.

— А барышня-то твоя после своей горячки, должно быть, не только похудела, но и росту поубавила? — подтрунивал над незадачливой агентессой Ушаков.

— Ваша правда, подол тоже пришлось подбирать. — Лицо Полины покраснело. — Так что же это деется? Она что же?

— Из Польши, говоришь?

— Угу, — пристыженно кивнула девушка, — незамужняя девица, дворянка, православного вероисповедания, двадцати пяти лет от роду, правда... — Её лицо озарилось неожиданным открытием. — Но она и выглядит сильно моложе. Так, может, для того она к театру и велела себя так накрасить, чтобы возраст скрыть? Я ей ещё говорю: зачем такую красоту скрывать, а она смеётся, мол, мода.

— Не только возраст. Но и... — Ушаков подумал, стоит ли раскрывать личность незамужней девицы Гольдони католического вероисповедания, но, с другой стороны, какой теперь уже смысл умалчивать очевидное?

— Алексей! — позвал он, но дежуривший у дверей Трепов не вошёл, а влетел в кабинет начальника, толкая перед собой бледного, точно смерть, Тимошу Шанина. — Передай Толстому, мы нашли сбежавшую актрису и... — Ушаков невольно остановился, таким странным был вид и появление дознавателей. Впрочем, дознавателем мог именовать себя только Трепов, Тимошка ещё только надеялся дослужиться до этого назначения. Пока что его талантов хватало лишь на то, чтобы выполнять курьерскую службу или сопровождать преступника до места заключения, наблюдая за тем, чтобы стража передала его тюремщикам в целости и сохранности. Например, в прошлый раз из театра он сопровождал труп суфлёра Иванова до холодной комнаты в крепости, где должен был сдать его с рук на руки местному служителю под расписку.

— Что у вас опять стряслось? — Ушаков говорил мягко и даже нежно, но у подчинённых по спинам побежали мурашки.

— Труп ушёл из холодной! — выпалил Тимошка и с размаха сел на пол.

— Какой ещё труп?! Да ты пьян, сучий потрох! — Ушаков ударил кулаком по столу. — Запорю, гнида!

— Никак нет, в рот не брал. — Парень так трясся, что Полина была вынуждена уступить ему своё кресло, Алексей поднял Тимошу и помог юноше устроиться поудобнее.

— Тогда по порядку. Что за труп? Как? Когда? И откуда ушёл? По какому праву?

— Труп суфлёра. — Тимошка бешено водил глазами, казалось, его руки начали жить какой-то своей собственной жизнью, о чём их владелец Шанин даже не подозревал. — Труп суфлёра ушёл, совсем ушёл. Я вчера сдал его с рук на руки, всё честь по чести. А сегодня вспоминаю, при суфлёре ещё пожитки его имелись, а их вы велели всегда по описи сдавать. Я же просто бросил на полку. В общем, решил исправить дело, отправился в крепость, хотел всё переписать да к делу подшить. Взглянул на стол, на котором Кульман колдовал над суфлёром, глядь — а он, подлец, встал и ушёл.

— Синий труп? — неизвестно для чего уточнил Ушаков.

— Угу, синий, мерзавец. Должно быть, Кульман того, не досмотрел чего. Может, он живой был, очухался и пошёл?

— То есть при тебе вот так встал и пошёл? — Обычно Ушакова было нелегко чем-нибудь удивить.

— Куда пошёл? — ошарашенно переспросил Алексей.

Ушаков сидел, обхватив голову руками, Полина, побледнев, вытаращила на Шанина глаза. Весь её вид словно говорил, нет, кричал: ещё одно слово — и агентесса грохнется в самый настоящий обморок.

— В театре говорили, что покойник предпочитал один трактир, немец держал, мол, пиво там изрядное. Вот я и подумал, а может, он того, выпить пожелал? Ну, лежал, лежал, помещение холодное, и пошёл...

— Погреться, — закончил за него Андрей Иванович. — Да ты меня, милый друг, без ножа зарезал. Острог по тебе плачет, а может, лечебница специальная. Как это медикус над ним трудился, а жмура от живого не отличил? Да нешто... — Он махнул рукой, мучительно размышляя, кому и за каким таким важным делом понадобился суфлёрский труп.

— Я решил пойти по следу, — не обращая внимания на начальника, продолжил Тимоха.

— За синим трупом? — уточнил Ушаков. — Ты его что — воочию видел? Или следы приметил? Может, прохожие говорили, мол, только что тут прошёл такой. — Он сделал движение вокруг головы, точно затягивает удавку.

— Не видел, иначе сам тут же рухнул бы мёртвым. — Тимофей заплакал. — Ну, это же надо, чтобы так не везло! То одно, то другое. Я пошёл в кабак.

— В тот, в который суфлёр при жизни ходил? — ошарашенно переспросила Полина.

— Нет, тот далече. А если трупу выпить приспичило, станет он через реку за этим делом переться? Тут ведь дорога ложка к обеду, — оживился Тимоха. — И батя мой, покойник, всегда так говорил, пока совсем не спился. Пошёл в ближайший кабак, и точка.

— Понятно. Вместо того чтобы сразу же доложить о похищении трупа, он устремился в трактир. — Ушаков стянул с головы парик и в сердцах бросил его на стол.

— Пошёл проведать, нет ли среди посетителей нашего трупа, — невозмутимо констатировал Тимофей.

— Думал, он в общем зале засел или за стойкой с хозяином лясы точит? — внезапно развеселился Алексей.

— А кто его знает... Старики баят, иной труп без хорошего кирпича во рту или кола в сердце вообще в могиле не лежит. Выбирается, бродит, народ смущает. А этого же почти не охраняли. Да кто думал, что он из покойницкой сбежать удумает?!

— Ну и что, обнаружил? Нашёл искомый труп? — Ушаков устало отёр взопревшее лицо платком.

— Масленая... — Лицо Тимофея расплылось в довольной улыбке. — Подхожу к кабаку — глядь, какой-то синий полутруп прямо под окнами, на зассанном снегу отдыхает, другой по соседству стену спиной подпирает, а в кабаке дым коромыслом. Там и синих, и красных, и белых... — Он махнул рукой. — От пьянства некоторые тоже становятся как бы синими или, я бы сказал, лиловыми. Так что синий труп вполне мог замаскироваться под мертвецки пьяного, но живого человека. И прохожие на него не отреагировали бы, потому как привычные все.

— Слушай, Алексей. Уведи ты его, христа ради. — Ушаков кивнул на Шанина и поклонился Полине, которую и так слишком сильно задержал, агентесса, сделав неровный книксен, вылетела из кабинета.

— Интересно, кому мог понадобиться труп суфлёра? — бормотал под нос Ушаков, меря шагами свой домашний кабинет. Разбираться с пропажей, а может, не пропажей, а всего лишь пьяным бредом курьера Тимоши Шанина, было поручено неудачно оказавшемуся под рукой Трепову. Сам же Андрей Иванович ещё раз объехал всех участников соревнования и опросил их в присутствии родителей. Получалось, что само таинственное исчезновение саней цесаревича видел, или почти видел только Мартын Скавронский, но, заметив к себе интерес такого большого и важного начальника, как Ушаков, мальчик начал придумывать разные дивы. То санки вместе с жеребцом исчезали прямо у него на глазах в дивном белом сиянии, то они были поглощены вдруг разверзшейся на дороге пропастью, а то и возносились на небеса, где лжецесаревича встречали ангелы. Из всех небылиц, которые Андрею Ивановичу пришлось услышать от словоохотливого мальчишки, самым ценным было первое признание. Мартын упал в снег, и всё, что успел увидеть, была белая позёмка, за которой и исчезли проклятые сани вместе с ездоком и скакуном.