Избранное - Феликс Яковлевич Розинер

Окружают Ахилла. Он держит уже на открытой ладони сверкающий изумруд и объявляет громко:

— Конверт, пожалуйста!

— Что такое? — с угрозой спрашивает лейтенант и оторопело глядит на камень.

— Да-да, хорошо, давайте, миленький, давайте! — кидается продавец и схватывает камень.

— Вот-вот, пожалуйста! — выкрикивает Юра и скандирует: «Внимание! В момент моего задержания… я, Михаил Вигдаров… прошу вручить… настоящее письмо… работникам милиции».

9

Письмо это было читано здесь, на месте задержания Ахилла, потом еще много раз и многими людьми. Более того, спустя несколько лет текст письма был напечатан — конечно, без имени его автора — в «Литературной газете», когда на ее страницах шла одна из тех дискуссий, которые время от времени искусно раздуваются самой редакцией. То была серьезная по видимости, но пустая по существу дискуссия о роли защитника в советской процессуальной практике. И вот один из участников дискуссии, адвокат, вышедший на пенсию и потому не побоявшийся сказать чуть больше, чем это обычно диктуется осторожностью и дозволенностью, написал, что сплошь и рядом роль защитника бывает лишь формальной, не влияющей на исход дела. В качестве примера привел он случай, когда ему довелось защищать в суде юношу восемнадцати лет, решившегося из-за несчастной любви на отчаянный поступок. Очень красочно адвокат описал демонстративное похищение изумруда и привел затем текст письма, которое юноша адресовал органам власти. Вот этот, напечатанный в «Литературке» текст:

«Я, такой-то (следуют фамилия, год рождения, адрес), заявляю, что явился в ювелирный магазин (указан адрес магазина) для того, чтобы публично совершить гражданское самоубийство. Я намерен для этого демонстративно похитить какой-нибудь предмет большой стоимости. Я заранее заявляю, что: 1) кражу произведу не незаметно, а на глазах у свидетелей; 2) немедленно после кражи, не пытаясь покинуть помещение магазина, потребую вызвать милицию; 3) как только появится милиция, я добровольно верну предмет, а сам без всякого сопротивления, добровольно последую за милицией для отбытия наказания.

Я заявляю, что не собираюсь извлечь из кражи материальную выгоду. Я совершаю гражданское самоубийство по личным причинам, которые я объяснять никому не намерен, и моя единственная цель — это быть подвергнутым уголовному наказанию.

Обо мне можно будет подумать, что я на самом деле задумал настоящую кражу, а все эти объяснения выдумал для того, чтобы застраховать себя на случай, если меня поймают. Чтобы такого подозрения не возникло, я это письмо не буду держать при себе, а заранее оставлю его у незнакомого мне человека, которого попрошу быть свидетелем и который должен будет передать письмо милиции при моем задержании. Копия письма оставлена также у меня дома по вышеуказанному адресу».

Письмо это было детально прокомментировано адвокатом. Он рассказал читателям, что здесь налицо редкий случай — гражданское самоубийство, которое когда-то, до революции, «было в моде» среди романтичных молодых людей — гимназистов, юнкеров, представителей «золотой» молодежи. Со временем эта акция самоизгнания из общества была забыта. Как и всякое самоубийство, случай самоубийства гражданского может совершаться в состоянии чрезмерного возбуждения, или, напротив, глубокой депрессии, или при наличии душевного заболевания. Молодой человек, писал адвокат, прошел по его, адвоката, ходатайству психиатрическую экспертизу и был признан вменяемым, отвечающим полностью за свои поступки. Он, действительно, производил впечатление юноши спокойного, умного, проявляющего даже в своей тяжелой ситуации чувство юмора. Отзывы о нем, полученные с места его учебы, характеризовали молодого человека с самой лучшей стороны. Словом, руководствуясь правилом рассматривать обвинение с учетом личности обвиняемого, следовало бы сразу признать, что перед судом не преступная личность, а человек, совершивший противозаконный поступок под влиянием внешних обстоятельств. Каковы же были эти обстоятельства? — спрашивал адвокат. В приведенном выше письме есть на это указание: «совершаю гражданское самоубийство по личным причинам, которые я объяснять никому не намерен». На этом адвокат, по его признанию, и хотел строить защиту, но юноша категорически отказывался помочь ему. Да это и понятно, он как раз и хотел, чтобы его осудили и приговорили к заключению, тогда как целью защитника было прямо противоположное — добиться для юноши оправдательного приговора. После длительной беседы юноша все же подтвердил адвокату его догадку, что «личными причинами», упомянутыми в письме, была любовь. И, конечно, любовь неразделенная. Но почему же именно этот шаг? Почему такой странный способ доказывать девушке свою любовь?

Адвокат не без гордости сообщал читателям далее, что юноша все же раскрыл ему кое-что. Та, кого он любил, обвинила его в трусости. Речь при этом шла не о физической трусости, например, о страхе перейти по узкому бревну через ущелье, а о трусости общественной, гражданской. Юноше не оставалось ничего иного, как снять с себя это обвинение — даже ценою собственной жизни. Но самоубийство, когда он ей об этом сказал, тоже было расценено девушкой как проявление трусости, и молодой человек вынужден был принять ее точку зрения. Тут, пересказывая историю, адвокат не удержался, чтобы не пофилософствовать по поводу девушки, хотя и оговорился, что никому не следует, да и невозможно пытаться решать что-либо относительно чужой любви — «тайна сия велика есть», — но все же как человек пожилой он имеет право, на основе многочисленных житейских наблюдений и своей судебной практики, сказать здесь, что подобная, совсем не женственная жестокость, какая была проявлена этой девушкой, — наверное, необычной и по-своему интересной, — есть результат сложившихся у нас в обществе взглядов, по которым девушка готовится быть хорошим работником на производстве, хорошим общественным деятелем, — чем угодно, но только не готовится быть внимательной подругой, доброй женой и матерью, хранительницей очага, где мужчина всегда может встретить взаимопонимание, поддержку, теплоту и даже — да-да, можно этого не побояться! — даже оправдание тех слабостей, которым все мы подвержены, иначе где же еще находить человеку новые силы для преодоления трудностей, если в этом ему не поможет его подруга, самый близкий ему человек? Забегая вперед, надо сказать, что именно этот пассаж вызвал особенно бурную реакцию со стороны читателей, и так как столь животрепещущая тема — жестокость и непримиримость наших женщин — вышла за рамки дискуссии, редакции пришлось в одном из номеров газеты уделить возникшему в связи с этим потоку читательских писем (писали в большинстве своем женщины) полполосы в специальном разделе «По следам выступлений Л Г».

Однако, что же юноша? Ему откуда-то — из прочитанного, вероятно, — было известно об этом странном способе искупить позор — об акции гражданского самоубийства, и он эту акцию и совершил. Юноша, рассуждал далее адвокат, не учел, что советское правосудие коренным образом отличается от судебной системы прошлого, заключение у нас означает не только наказание, но прежде всего меру