Колдуны и министры - Юлия Латынина

Арфарра перевел глаза с плаща Киссура на красную с золотом папку на своем столе. Казалось, ничто так не интересовало его, как содержимое этой папки. Любому человеку на месте Киссура следовало бы понять, что надо уйти и не докучать Арфарра досужими разговорами, но Киссур был недостаточно для этого чуток.

– Почему, – закричал Киссур, – когда мои люди гибли на стенах, вы предложили государю вернуть господин Нана!

– Потому, – ответил Арфарра, – что государь никогда бы на это не согласился; и ничто так не уронило Нана в глазах бунтовщиков, как это мое предложение.

Киссур озадачился. Потом встряхнулся, стукнул кулаком по столу и сказал:

– А что вам мешает расправиться с Чареникой и прочей гнилью сейчас?

Арфарра глядел на Киссура, как старый опытный лис смотрит на молодого лисенка, словно раздумывая: учить малыша, как красть кур из курятника, или подождать, пока он подрастет.

– Что мне с тобой спорить, – внезапно сказал старик, – а вот послушай-ка басенку. Были на свете навозный жук, жаба и ворон, – самые незначительные животные. Они все были связаны взаимными услугами и грехами, и однажды государь зверей, лев, охотясь в лесу, раздавил гнездо жабы. Жаба побежала к своим друзьям. Навозный жук вздохнул и сказал: «Что я могу? Ничего! Разве только пролечу под носом у льва, и он зажмурится». «А я, – сказал ворон, – как только он зажмурится, подскочу ко льву и выклюю ему глаза». «А я, – сказала жаба, – когда лев ослепнет, заквакаю над пропастью, и лев в нее свалится». И так они это сделали, как ты слышал.

Киссур молча ждал, памятуя, что за всякой басней следует мораль.

– Можно, – сказал Арфарра, – арестовать Чаренику и осудить Нана. Но в ойкумене – тридцать две провинции, и в каждой из этих провинций высшие чиновники – друзья Чареники и Нана. Вчера эти люди помогли мне расправиться с Андарзом, сегодня – с «красными циновками», завтра помогут мне расправиться с Чареникой, а послезавтра – с Компанией Южных Морей. Что ты хочешь? Чтобы ставленники Нана сражались вместе против государя, как жабы и жуки – против льва, или чтобы они помогали государю казнить самих себя?

– Я хочу, – сказал Киссур, – чтобы в ойкумене не было ни богатых, склонных к своеволию, ни беднных, склонных к бунтам, и если эти люди поедят себя сами, это сильно сбережет силы.

– Тогда, – сказал Арфарра, – ты пойдешь вычистишь кровь под ногтями, и сделаешь, как я скажу.

* * *

В это самое время, когда Арфарра объяснял Киссуру методы справедливого правления, а в городе догорали последние головешки крытого рынка, – в это самое время на женской половине изрядного дома Чареники, бывшего министра финансов, под большим солнечником, сиречь тафтяным навесом, обшитом кружевами и камчатыми кистями, Янни, дочь Чареники, со своими подружками разбирала и строила наряды. Тут же, под солнечником, ползали ее служанки, кроя новую атласную кофточку с запашными рукавами, улыбаясь, по глупому девичьему обыкновению, и хихикая.

– Это, – говорила Янни, разглядывая розовое тафтяное платьице, – я, пожалуй, пошлю бедненьким, – вон как протерлось. А это, если хочешь, отдам тебе. Смотри, какие глазки у ворота. Если обшить подол лентами, и вон тут обшить, так вообще незаметно, что носили. Хочешь?

– Да, очень хорошенькое платье, – отвечала Идари, ибо именно к ней обращалась дочь министра.

Идари никогда не бывала в такие ранние часы у подруги. Но три дня назад бунтовщики сожгли шестидворку, в которой она жила, дед и тетки куда-то пропали, а сама Идари с младшей сестрой бродила по улицам. Вчера какой-то варвар долго на них облизывался, а потом все-таки отвел к Чаренике. Обо всем этом Идари не очень-то рассказывала.

Вдруг в саду поднялся шум: зазвенели серебряные колокольчики, приветствуя высокого гостя, затопали слуги, раскатывая по дорожке красный ковер… Идари и Янни подбежали к перилам и увидели, что по красному ковру идет отец Янни, Чареника, а рядом с ним, опираясь на резной посох, ступает тощий старик в красной бархатной ферязи первого министра, вышитой всеми зверями и птицами ойкумены.

На повороте дорожки под ковром сидел корень дерева. Арфарра зацепился посохом за корешок, уронил посох и сам чуть не упал. Чареника бросился за посохом, чуть не въехал в землю носом, подхватил посох, отдал хозяину, и стал усердно пинать проклятый корень ногой. «Немедленно спилить!» – кричал Чареника.

– Ишь, цапля, – сказала с досадой одна из служанок, и пошла, пошла бочком, подражая стариковской походке. – Вчера пришел, ничего не ел – поваров-то всю ночь пороли!

– А когда в тюрьме сидел, – фыркнула Янни, – у Идари пирожки выпрашивал. Клянчил!

Идари покраснела. Она хотела сказать, что, во-первых, Арфарра не клянчил никаких пирожков, она сама их принесла, а, во-вторых, она вовсе не для этого рассказывала об этом Янни. Но Идари только опустила головку и промолчала.

Надобно сказать, что на женской половине дворца мало что знали о происшедшем в городе, а только слышали, как Чареника ругает Арфарру самым последними словами. Идари – та очень тревожилась о судьбе Киссура. Но она знала его только под именем Кешьярты, юноши с льняными волосами и карими глазами. А про Киссура, нового фаворита, на женской половине знали только то, что у него во рту шестьдесят два зуба, и уши срослись за затылком.

Час прошел за хихиканьем, а потом Янни позвали к отцу. К девушкам Янни не вернулась, заперлась в своей комнате. Идари прошла к ней. Янни лежала, уткнувшись носиком в кружевные подушки, и рыдала. Идари стала ее утешать. Янни перебралась с подушек на плечо Идари и сказала:

– А этот человек, Арфарра, – ты с ним говорила? Он совсем противный старик?

Идари поглядела на подругу и осторожно сказала:

– Он совсем как кусочек сухой корицы, и в нем много хорошего. Я бы хотела, чтобы у меня был такой дед.

– Дед! – сказала Янни, – отец велит мне идти за него замуж!

Янни была, конечно, невеста Шаваша: но тот был фаворит опального министра и хуже, чем покойник, и ничего Чареника в этот миг так не желал, как доказать свой разрыв со всеми этими бунтовщиками.

– Но ведь он же монах! – сказала Идари.

Янни заплакала еще громче.

Арфарра, действительно, был когда-то монахом-шакуником, но это ничего не значило. Во-первых, постригли его насильно, и клятвы за него давал другой человек, так что потом, когда Арфарра стал араваном Варнарайна, в монахах числили того, кто повторял клятвы. А во-вторых, монахи-шакуники все равно стали, по указу государыни Касии, мирскими людьми.

– И когда же свадьба? – спросила Идари.

– Сегодня, – всхлипнула Янни, – в час Цикады, потому что-де завтра государь объявит траур по погибшим, и свадеб не будет три месяца! У меня нет даже времени сшить новое платье!

И от этой, последней обиды, Янни окончательно разревелась.

Идари выглянула в окошко: были уже сумерки, небо было как бы расписано красными лопухами, – пожар в городе продолжался третий день. Идари подошла и обняла подружку.