Колдуны и министры - Юлия Латынина

Через полчаса из зеркальца на Шаваша глянул совсем другой человек: придурковатый крестьянин в изорванных лапоточках и со сгорбленными плечами. «Вот таким бы я был, – подумал вчерашний всесильный инспектор, от одного слова которого трепетали все три души обывателей и все четыре души чиновников, – если бы меня не подобрал Нан». В глазах Шаваша страшно защипало, – вероятно, от сока горечавки. Тут Шаваш обернулся, – стражник трогал его за плечо.

– Сейчас иду, – сказал Шаваш.

Стражник поклонился, смущенно кашлянул и сказал:

– Господин Шаваш! Для нас всегда было честью служить вам, и опала господина первого министра разорвала наши сердца. Однако кто не знает: каждой человек думает о собственной выгоде! Здесь, в конфискованном сундуке, – такие сокровища, что хватит на пропитание и нам, и нашим внукам! А ваша звезда уже закатилась, для отечества вы все равно что мертвы – так стоит ли оставлять вас в живых?

Шаваш побледнел и отвечал:

– Друзья мои! Я, признаться, не очень держусь за это золото и серебро, и охотно отдам его вам. Но за собственную жизнь я держусь крепче, чем рысь за цыпленка, – и если вы меня убьете, я обобью все пороги в небесной управе, но добьюсь разорения ваших семей.

Зная, что у Шаваша во всех управах есть знакомые, стражники от таких слов перетрусили. На том и порешили: стражники забрали себе все ценности и лошадей и поехали дальше, а Шаваша оставили на дороге, одного, в крестьянских лапоточках и куртке, подхваченной пеньковой веревкой.

Стемнело. Над черными бескрайними полями высыпали звезды, мелкие и неровные, заглядывали бывшему чиновнику в глаза, хохотали по-совиному, и луна Галь плыла по небу, словно брошенная в ручей ивовая корзинка с ребенком. Шаваш не знал, что случилось в столице, но он не сомневался, – в том, что случилось, виноваты люди со звезд, также как и в гибели храма Шакуника. И у него, Шаваша, не было даже сил отомстить им за смерть Нана.

* * *

В третий день пестрого зайца, дней через двадцать после вышеописанных событий, наместник Ханалай охотился в Перечном лесу. Он стоял на взгорке, и вдруг увидел внизу, на пустой лесной тропке, ослика с мешком и крестьянином. Крестьянин взглянул вверх, тоже, вероятно, увидел доезжачих, и заторопился в кусты. Ханалай гаркнул и пришпорил коня: через две минуты его люди окружили мужика. Тот жмурился и горбил спину.

– Вот, – сказал наместник, – когда я был разбойником, бедняки ходили ко мне, а теперь – от меня. Или ты сам – злодей? Ты чего прячешься?

– Ах, – возразил мужик, – когда я иду мимо горы, я не боюсь, что гора упадет и раздавит меня. Но я боюсь, что с нее мне на голову покатятся мелкие камушки. И вас я не боюсь, господин наместник, а вот слуги ваши немного шалят.

Наместник рассмеялся, и, так как солнце уже садилось, велел ехать в усадьбу и взял крестьянина с собой. Ослика с мешком отдали доезжачему, а старику подвели лошадь. Тот попятился от страшного животного, и дело кончилось тем, что старик пошел, аккуратно ступая, за хвостом Ханалаева вороного красавца, и штаны его над плетеными башмаками оставались чистыми, так что Ханалай невольно залюбовался, как народ от долгой привычки аккуратно умеет ходить по грязи.

На расспросы старик отвечал, что он деревенский башмачник, а теперь вот идет в город, к племяннику, потому что деревня их стоит у самого конца обитаемого мира, и ходили слухи, что в нее придут горцы: а иначе зачем наместник набирает войска?

– Гм, – сказал Ханалай, – а слыхал ли ты, дружок, что случилось месяц назад в столице?

Крестьянин сказал, что слыхал, что их Харайнский проповедник, яшмовый араван, теперь стал министром в столице; и что это удивительное дело, потому что еще неделю назад он слушал воскресшего Арфарру под старым кленом, а он, оказывается, в это же самое время был уже в столице перед государем.

Многие засмеялись, а какая-то глупая барышня, которая разучилась понимать народ (множество дам и девиц, и уважаемых людей, и сам господин Айцар были в свите наместника), спросила:

– О ком это он?

Один из чиновников ответил:

– О местном проповеднике, яшмовом араване. Этот человек было исчез из Харайна, а дней десять назад опять объявился. Ба, – вдруг вспомнил чиновник, – я позавчера видел его и предлагал ему коня, но он отказался. Очень хороший человек. Он, знаете ли, проповедовал у моих складов, и какой-то разбойник вскочил в круг и стал рассказывать про меня гадости. Я испугался, что склады сейчас разграбят! А этот проповедник ударил его по губам и говорит: «Замолчи! Парчовый Бужва спросит тебя о твоих грехах, а не о чужих!»

И многие согласились, что это прекрасная проповедь.

– Это тот проповедник, – сказала, кокетливо поводя глазами, одна из барышень, – который везде ходит белой кошечкой?

– Какая там белая кошечка! – сказал секретарь Ханалая. – Араван Фрасак по наущению инспектора Шаваша велел его арестовать, а стражники, боясь народа, не выполняли приказа. Араван Фрасак драл их и с лица и с зада, – вот тогда-то они и распустили слух, что тот ходит везде в образе белой кошечки, и арестовать его по этой причине никак нельзя.

– А почему это он не поехал с вами? – спросил наместник Ханалай.

Чиновник ответил:

– Боялся, ваша светлость. Все-таки есть постановление об его аресте. Говорят, его здорово напугал этот столичный инспектор, Шаваш: гонялся за ним по всему Харайну. А теперь Шаваша арестовали и покойником увезли в столицу.

Некоторое время все ехали молча. Небо в этот день было удивительно чистым, поля и травы блестели как новенькие после вчерашнего ливня, из кустов выскочил плотный кабанчик и побежал, ошалев, по дороге.

– Безобразие, – вдруг сказал господин Айцар. – Арестовали человека – ни суда, ни следа, и никакого уважения к местным властям.

– Еще не то будет, – сказал один из чиновников, – когда господин Арфарра наведет в столице порядок. А кто такой этот Киссур?

– Я, – сказал господин Айцар, – видел этого человека, когда он был заключенным в Архадане, и хотел иметь его у себя. Это человек, который очень высоко ставит свою свободу, и понимает свободу как право убивать. Но еще выше своей свободы он ставит, кажется, свободу государя. Потом у него были нелады с госпожой Архизой, и еще это он ограбил государственный караван в горах и все роздал крестьянам.

– А как ты думаешь, – спросил опять Ханалай крестьянина, – от какой вины пострадал бывший первый министр?

– Кто же, – сказал рассудительно крестьянин, – может это знать издали? Разные бывают причины: с соседом поссоришься, или бес позавидует. Вот у меня так же было: шурин мой плюнул нечаянно на корягу, под которой была могила колдуна; колдун обернулся огненной мухой, сжег склад, который сторожил шурин, да еще устроил так, что шурина отдали под суд за то, что он в пьяном виде ходил с факелом под стрехой.

Тут все стали обсуждать опалу господина Нана и, надо сказать, обсуждали весьма вольно. Дело в том, что года два назад уважаемые люди Харайна во главе с Айцаром хотели отпасть от империи, но господин Нан, тогда еще столичный инспектор, усовестил их разговорами о благе отечества и о том, что им трудно будет, взбунтовавшись, торговать с ойкуменой. А при реформах Нана, да южном канале, да чахарских рудниках никто, конечно, и не думал о государственной измене.