Повести и рассказы - Андрей Сергеевич Некрасов

Я снова поднялся на мостик. Петр Петрович стоял на левом крыле мостика возле машинного телеграфа. Он то и дело оглядывался по сторонам.

Я подошел. Петр Петрович не обернулся даже. Мы постояли так несколько минут. Наконец я не выдержал.

— Петр Петрович, — сказал я, — а после что же было с этим баркасом?

Петр Петрович глянул на меня дальнозоркими глазами, дал тревожный гудок рыбакам, зазевавшимся на фарватере, отмахнул белым флажком встречному буксиру и, осмотревшись по сторонам, проворчал сердито:

— Какие теперь рассказы… Сами видите: покурить некогда…

Так до конца вахты я и не вытянул из него ни слова. А когда наш пароход встал под разгрузку и я, собрав чемоданчик, уже шел по палубе к трапу, Петр Петрович остановил меня, взял за локоть и протянул мне листок бумаги, сложенный вдвое.

— Вот, — сказал он, — тут адресок. Вы зайдите во двор, на втором этаже найдете Бабаева Виктора Захаровича, у него и спросите. Да от меня привет не забудьте. Вот так…

Мы распрощались, а на другой день под вечер я пошел разыскивать Бабаева. Прошел под стенами древнего астраханского кремля, по деревянному мостику пересек шумный Кутум, тесно забитый рыбачьими судами и суденышками, миновал нарядно белый Дом пионеров, тот самый дом, в котором жил и работал Киров.

Наконец отыскав нужный номер, я зашел во дворик и по узенькой лесенке, похожей на пароходный трап, поднялся на галерею, увитую густым виноградником.

Навстречу мне вышла чистенькая седая старушка с книжкой в руках.

— Витечка в Москве, — сказала она сокрушенно, — вчера только уехал, вызвали к начальству. А вы, простите, по какому делу к Виктору Захаровичу?

Трудно было объяснить мое дело, но старушка неожиданно быстро поняла, что мне нужно.

— Ну как же, знаю, — перебила она, — только тут мне вам трудно помочь… Однако постойте…

Следом за хозяйкой я прошел в большую прохладную комнату. Старушка открыла ставни и, усадив меня в глубокое кресло, принялась рыться в ящиках стола.

— Ведь это как вышло, — приговаривала она, пробегая глазами какие-то бумаги. — Тогда строили тракторный завод в Сталинграде и со всей России набирали туда комсомольцев. Ну, мой Витя и товарищ его Володя в один голос: поедем да поедем… А они в ту весну только закончили мореходное. Володя судоводителем, а Витя механиком, как отец. А тут как раз передавали на стройку кое-какой флот. Вот они и пошли вместе на том баркасе. И команду набрали одних комсомольцев. Да вот стойте-ка, будто оно. Оно и есть — двадцать девятое мая тысяча девятьсот двадцать девятого года. Время-то как летит, — вздохнула старушка и протянула мне плотную пачку исписанных убористым почерком, пожелтевших от времени листков, вырванных из тетради.

Вот оно, это письмо.

29 мая 1929 года

Здравствуй, сестренка!

Ты все просишь писать подробные письма, а мне и открытку опустить было некогда.

Ну, да не было бы счастья, да несчастье помогло. «Комсомолец» стоит в капитальном ремонте, на берегу, а я в больнице. Да спасибо, что так, могло быть хуже.

Как мы шли сюда, ты знаешь. Только я забыл описать один случай, над которым мы много смеялись.

Мы ведь шли без лоцмана. И вот как-то ночью идем, держим на огонек, думали — перевальный знак. Подошли поближе — вроде судно стоит на якоре, и вдруг прямо с ходу влезли в кусты. Конечно, мы бросили якорь, а я заглушил мотор. И когда стихло, слышим: собака лает и как будто корова мычит. А утром, когда рассвело, увидели такую картину: торчит прямо из моря… Конечно, не из моря, а из реки, но это все равно. Тут Волга сейчас разлилась миль на двадцать, только течение тут сумасшедшее, так что никакой разницы и нет, только хуже еще, чем в море.

Так вот, торчит из воды изба. Волны плещут прямо в окна, а на крыше целое стадо: корова, шесть овец и псинка, которая ночью нас облаяла. Кругом вода, берегов не видно, а где встали — макушка ракиты. Это мы на нее и напоролись в темноте.

Оказалось, тут обстановочный пост. Бакенщик со всем семейством и со всем хозяйством, пока половодье, живет на чердаке, а скотина на крыше. Так уж тут заведено…

Мы причалили прямо к хате, выпили свежего молока, расспросили дорогу и пошли дальше.

Ну, теперь про стройку…

Что тут делается — это ни описать, ни рассказать невозможно. Мы встали у бережка, рядом с пассажирской пристанью. Народу тут повсюду, как на Больших Исадах в базарный день. Все с котомками, с узлами, с сундуками. Тут и варят, тут и бреются, тут и стирают. На берегу костры, балаганы, палатки. А когда мы пришли на строительную площадку, тут и вовсе глаза разбежались: бьют сваи, копают канавы, проводят какие-то трубы. Стоят готовые корпуса, а рядом роют котлованы и тут же разбивают цветники. Со всех сторон пыхтят паровые копры, трещат трактора, гудят паровозы. Верблюд в упряжке испугался трактора, сломал оглобли и побежал по газону. Садовник бросил шланг — и за ним. А верблюд, как нарочно, бегает кругом и топчет траву. Володя догадался: поднял шланг и из брандспойта прямо по верблюду…

Одним словом, столпотворение. Все куда-то спешат, всем некогда, и сначала нам показалось, что мы тут лишние.

Но оказалось, что нас тут давно ждут, и нам сразу дали наряд. Мы вернулись на судно и в тот же день начали работать. Первые дни больше буксировали плоты, раза три ходили на левый берег, во Владимировку, брали баскунчакскую соль навалом в трюм, возили рыбу, зерно, один раз ходили вверх по Волге в Дубовку и привезли арбузный мед в бочках. Вот уж вспомнил я мамины коврижки!

Ну, а нам тут не до коврижек. Тут очень плохо с обработкой грузов — не хватает рук. Все люди на стройке.

Мы с Володей обдумали это дело, и наша команда всю погрузку и выгрузку обязалась производить своими силами. Простои у нас уменьшились, но зато нам пришлось туго: день и ночь в работе. Только и отдохнешь, когда в ходу. Спасибо, мой помощник Сеня Лавров — парень старательный. И на двигатель жаловаться не приходится. Он хоть и старенький, по паспорту ему пятнадцать лет, но он почти и не работал. Ведь наш «Комсомолец» участвовал в гражданской войне,