Костер в ночи. Мой брат Майкл. Башня из слоновой кости - Мэри Стюарт

— Ничего себе вопросик!

— Да ладно, ты же умеешь читать мысли!

— Хорошо. Так, подумаем… Вчера вечером?

— Ну, об этом нетрудно догадаться. Да, разумеется. Найджел был так ужасно груб с тобой. Неужели тебе было не обидно?

— Обидно? Нет.

— Почему?

— Как можно обижаться на Найджела — он так несчастлив. У него и так нелегкая жизнь, а тут еще эта девица, в которую он влюбился. Пляшет под ее дудку. Но вчера… — Он замолчал, и в его прищуренных глазах вспыхнула тревога. — Вчера что-то было не то. По-настоящему не то. То есть я говорю не о присущей Найджелу нервозности, его характере, непризнанном таланте и не о том, что он болтается на крючке у этой ведьмы… Там что-то еще.

— А тебе не кажется, что он просто надрался? Он же сам об этом говорил.

— Может быть. Но это лишь часть беды. Он ведь, как правило, мало пьет, а вчера он выпил изрядно, хотя так же, как и ты, терпеть не может узо. Нет, что-то определенно произошло, и я бы много отдал за то, чтобы узнать что.

— Как я понимаю, он ничего тебе не сказал, когда ты вернулся? У меня возникло впечатление, что он собирался нам что-то рассказать, но тут появилась Даниэль.

— Мне тоже так показалось. Но я его больше не видел. В его комнате никого не было. Я немного подождал, а потом пошел спать.

— Вероятно, — предположила я слегка сухим голосом, — он чинил душ.

— Я тоже так подумал. Но ничего подобного. Дверь в комнату Даниэль стояла открытой. Она тоже куда-то пропала. И я решил, что они пошли погулять или же отправились в село за выпивкой. А утром, когда я проснулся, его уже не было.

Я сообщила:

— Он ушел в горы. Я его видела.

— Видела?

— Да, около семи. Поднимался вверх мимо кладбища и через сосны. Казалось, что путь ему предстоит долгий.

— Он был один?

— Да. По правде говоря, у него был такой вид, словно ему хотелось побыть одному, и я не стала его звать, а он меня, по-моему, и не заметил.

Саймон сказал:

— Что ж, будем надеяться, что он сегодня наработается и своим творчеством спустит пары. Наверное, вечером я с ним встречусь. — Улыбнувшись, он взглянул на меня. — Какие еще открытия ты сегодня совершила?

— Только одно, — не задумываясь, ответила я.

— И?..

И внезапно я совершенно спокойно стала ему объяснять:

— Собственно говоря, это мое личное открытие. Вчера мы говорили об этом с Найджелом. Вроде знаешь об этом с детства, но поняла я только сейчас.

— Так что же?

— Высказывание «твоего друга священника», как назвал его Найджел.

— Ах это. — Немного помолчав, он тихо процитировал, словно обращаясь к самому себе: — «Нет человека, который был бы как остров, сам по себе: каждый человек есть часть материка, часть суши; и если волной снесет в море береговой утес, меньше станет Европа, и так же, если смоет край мыса или разрушит замок твой или друга твоего; смерть каждого человека умаляет и меня, ибо я един со всем человечеством, а потому не спрашивай никогда, по ком звонит колокол: он звонит по тебе…»[27] Страшная цитата, верно? Но вспоминать ее следует почаще.

Замедлив ход, автомобиль миновал трех осликов, бредущих в пыли по краю дороги.

На первом боком сидела старушка, в левой руке у нее была прялка, в правой — веретено; даже не глядя на них, она все пряла и пряла белую пряжу. Она улыбнулась нам в знак приветствия.

Саймон спросил:

— И что побудило тебя понять это именно сегодня?

Поколебавшись, я ответила честно:

— Могила Майкла.

— Понятно.

И он действительно понял.

Я сказала:

— Эта страна просто поражает. Она и умственно, и физически, и даже морально воздействует на человека. Прошлое — настолько живо, а настоящее — столь осязаемо, что будущее кажется неизбежным. От этого света кровь бежит в жилах в два раза быстрее, чем в любом другом месте. По-видимому, именно поэтому греки достигли того, что у них есть, и именно поэтому выдержали двадцать веков рабства, которые любую другую нацию просто уничтожили бы. Приезжаешь сюда, дабы полюбоваться руинами, населенными призраками да живописными поселянами, а обнаруживаешь, что…

Я замолчала.

— Что?

— Да нет. Чушь я говорю.

— Прекрасную чушь. Так что же дальше? Обнаруживаешь что?

— Что могила Майкла Лестера так же трогательна и необходима, как гробница Агамемнона в Микенах, или Байрона, или Венизелоса[28], или Александра. Он и другие — часть единого целого. — Я запнулась, потом беспомощно добавила: — Греции. Черт возьми, что это такое, что делает она с человеком?

Помолчав, он ответил:

— Секрет, я думаю, в том, что она принадлежит всем нам — западным народам. Мы мыслим их представлениями и живем их законами. Она дала нам то, ради чего стоит жить. Правду, честь, свободу, красоту. Это наш второй язык, наша вторая манера мыслить, наша вторая родина. У нас есть родина… и еще — Греция.

Мы обогнули поворот.

Перед нами возникла глубокая долина, открывающая красоту громадных округлых гор — серебристо-зеленых в голубых прожилках и облачно-серых.

— Проклятие, — произнес Саймон. — Видишь гору прямо перед нами? Это Геликон. Геликон. И тебя еще удивляет, каким образом эта страна захватывает тебя целиком?

— Больше не удивляет, — отозвалась я.

Остаток пути до Араховы мы провели молча. Стефанос и Нико ждали нас в кафе на углу.

— Вам нравятся мои носки? — поинтересовался Нико.

— Они великолепны, — честно ответила я.

Они и впрямь заслуживали восхищения, а в сочетании с пейзажем так просто впечатляли. Люминесцентные и на удивление ярко-розовые. На фоне раскаленных скал горной дороги они светились, как неоновые вывески в ясном небе.

— Они светятся, — пояснил Нико.

— Вижу. Где ты их добыл?

— В Афинах. Последняя мода в Нью-Йорке.

— Ты часто бываешь в Афинах?

— Нет. Ездил туда на работу, когда было четырнадцать. Был мальчиком в отеле «Акрополь Палас».

— Понятно. Там и научился говорить по-английски?

— Частично. Я и в школе его учил. Хорошо говорю, правда?

— Очень. А почему ты не остался в Афинах?