Эпоха Отрицания - Олен Стейнхауэр

– И поэтому вы пытаетесь вывести из равновесия американскую демократию? Потому что унаследовали папочкины проблемы? Или это способ избавиться от мысли о самоубийстве?

Мило ухмыльнулся.

– Вывести из равновесия демократию? Неужели я настолько влиятелен?

– Слушайте, я еще могу понять желание защитить Бишопа, но вы ведь его активно финансировали. А по сути, финансировали терроризм.

– Вы пробуете взять меня за горло, Рейчел. Мы оба знаем, что Мартин не был никаким террористом. Он нуждался в поддержке, потому что ему предстояла борьба. Он выступил против людей с неограниченными ресурсами. А после пережитого в Берлине Бишоп заслужил еще один шанс. Как и вы.

Уивер сунул руку в карман, достал конверт и протянул его собеседнице. Она растерянно взяла его, открыла и увидела пять страниц с таблицами, заполненными тридцатичетырехзначными буквенно-цифровыми кодами и долларовыми суммами в миллионах.

– Что это?

– Это моя помощь вам, Рейчел.

– То есть?

– Это то, что вам нужно, чтобы возобновить и расширить расследование в отношении «Плейнс Кэпитал Бэнк» и IfW.

– Расширить?

– Сами по себе банки не имеют значения. Важно, чьи деньги они отмывали и зачем.

– Их отмывали, чтобы уклониться от уплаты налогов.

Мило покачал головой.

– Это история прикрытия, и довольно удачная – ее достаточно, чтобы прервать денежные потоки на короткий промежуток времени. Важнейший вопрос – куда направлялись деньги после отмывки.

– Почему бы вам не рассказать мне об этом?

– Потому что я сам пока в этом до конца не разобрался.

Прю сложила листы, сунула их в конверт и убрала в карман. Она не знала, что делать с таким подарком. Но хорошо знала цену, которую обычно платит тот, у кого на руках обвинительные документы. И знала, как использовать доказательства в качестве дубинки.

Словно прочитав ее мысли, Уивер сказал:

– Может, вы просто захотите сохранить их на будущее.

Рейчел подумала о том же, но спросила:

– Для чего?

Мило поджал губы.

– Вы помните о ста двадцати девочках, похищенных в прошлом году в Нигерии?

– Конечно, помню.

– Рад слышать. А очень многие не помнят. Или вечно путают их с какой-нибудь другой школой в другой стране. И если подобный ужас может изгладиться из памяти людей, то вообразите, насколько быстро забудется расследование против мультинациональных банков.

– Вы намекаете на то, что я должна выбрать подходящий момент для нанесения наибольшего ущерба.

– Да.

– Что заставляет вас думать, что мне захочется это сделать?

Помолчав, Уивер откинулся на спинку скамейки.

– Возможно, я считаю, что стабильность западной цивилизации не так важна, как горстка жизней.

Майло потер переносицу.

– Некоторые полагают, что забота о горстке жизней составляет суть цивилизованности.

Рейчел отвернулась и обвела взглядом парк. Часть демонстрантов начала, позевывая, сбрасывать с себя послеполуденную дремоту. Под их прикрытием, ближе к Сорок второй улице, за Прю следил Кевин Мур – и еще семеро агентов. Она чувствовала себя под надежной защитой и не видела причин, чтобы не высказать свое мнение.

– Вы полны дерьма, – заявила она. – Такие люди, как вы, игнорируют всю опасность борьбы с лицемерием. Моя работа – сделать так, чтобы лицемерие и коррупция функционировали как можно лучше, потому что таковы люди: они лицемерны и слабы. Уберите лицемерие, и ничего не останется.

Глянув через парк, ее собеседник мигнул. Рейчел подумала, что у него, наверное, тоже есть свои агенты в резерве.

– Вы сейчас говорите, как Марк Полсон, – заметил он.

Прю не потрудилась ответить.

– Скажите, сколько денег вы переправили «Бригаде»? – спросила она вместо этого.

– Неважно.

– Что ж, надеюсь, вы не расстроились, что напрасно их потратили.

– Думаете, напрасно?

– Мартин Бишоп уже давно кормит червей.

Уивер пожал плечами.

– Взгляните на улицы, Рейчел. Пройдитесь чуть дальше, к центру города. Смешайтесь с толпой и послушайте. А потом скажете мне, напрасно их потратили или нет.

– Пинья коладу, красавчик, – сказала Франсин. Ее обвисшие щеки обгорели на солнце. – На этот раз с кокосовыми сливками, ладно? Молоко для меня жидковато.

– Si[37].

Она проследила взглядом за молоденьким официантом, шагающим босиком по белому песку к зданию клуба, а потом повернулась к Биллу с Джиной, прячущимися под пляжным зонтом.

– А что? – хмыкнула Франсин. – Я уже слишком стара, чтобы заботиться о фигуре.

Миссис Феррис отозвалась из-за солнцезащитных очков и романа:

– Я ничего не говорила.

Она и впрямь даже не слушала. Возраст сказывался – ее кузина непрерывно болтала.

– Как его имя? – уточнила Франсин. – Хосе? Хесус? Он милашка.

Лед в виски у Билла растаял, и янтарный напиток достиг температуры пляжа. Он пожалел, что не попросил у официанта другой бокал, поскольку не был уверен, что сумеет проделать далекий путь до бара. Оказалось, что постоянный солнцепек, вначале обрадовавший его, как божье благословение, после минувшей ненастной зимы в Джерси, имеет и свои недостатки. Ежедневное намазывание солнцезащитным кремом, которым провонял их кондоминиум, непрерывно льющийся пот и бесконечные шутки Франсин, слегка отдающие расизмом.

– Готова поспорить, у него девятнадцать милых братьев, собирающих где-то апельсины. Этому повезло.

– Его зовут Хуан, – сообщила Джина.

– Что?

Билл перенаправил свою подписную «Таймс» сюда, на юг, и теперь продолжал знакомиться со вчерашним номером. При всех минусах жизнь, которую они здесь вели – дремота, ленивый шум прибоя, выпивка, доставляемая на маленьких круглых подносах, – была лучше, чем жизнь всей остальной страны, и поэтому он согласился задержаться еще на месяц. Разгар демонстраций пришелся на вторник: в центре Чикаго в столкновениях анархистов с полицией погибли четыре человека. Стихийные демонстрации вызвали затор в Трайбеке, так что в центре Манхэттена никто не мог никуда доехать, а на прошлой неделе вооруженные члены возрождающейся «Бригады» захватили заброшенный завод в Окленде и провозгласили себя Республикой Залива.

Феррис понимал, что все это обречено на провал и что, когда он произойдет, прольется еще больше крови.