Волгари - Николай Коняев

— Кроме щей да квасу худого и не дают ничего! — жаловался он царёву посланцу Лутохину. — Морят голодом.

Архимандрит Никита показал тогда Лутохину садки, где держали для Никона стерлядь, сказал, что без живой рыбы и пива ни одна трапеза у бывшего патриарха не обходится, а овощи всякие, мёд, орехи и сласти разные вкушает без всякого ограничения.

— Какая там рыба?! — возмутился Никон, когда Лутохин попытался заступиться за архимандрита. — Иссиделась та рыба в садках, её есть невозможно. Алексей-то Михайлович, свет, небось не такую рыбу кушает.

Этого Лутохин и сам не знал. Не знал и архимандрит Никита. А Никон не оставлял его жалобами. Жаловался, что попрекают его служителей кирилло-белозерские монахи, будто кушает их батька ваш.

— Нешто я людоед? — удивлялся Никон.

Великого государя просил, чтоб запретил Никите козни против него строить.

«Не вели, государь... — просил, — Кирилловскому архимандриту с братиею в мою кельюшку чертей напускать...»

Про чертей не лукавил. Много их поселилось в келье бывшего патриарха. А откуда? Видно, кирилло-белозерские монахи и населяли... Откуда ещё взяться?

Но с чертями мирно Никон уживался. В церковь только перестал к причастию ходить, и всё. О кушаньях черти не мешали думать, тихо себя вели.

Иногда в слабеющей голове Никона посреди мыслей, чего бы ещё покушать велеть принести, возникала печаль, что ошибся он в чём-то. Власть церковную от царя защищал?.. За это и поплатился?.. Тогда чего же Иоакиму нынешнему и Монастырский Приказ удалось распустить, и статьи Уложения о монастырском землевладении отменить? Не в пример Никону, власти у Иоакима больше стало, а никто не трогает его.

Или, может, с реформой церковной Никон ошибся? Это верно... Очень уж доверчиво, торопливо он мошенникам приезжим поверил, а тех греков, которые предостерегали его, того же, к примеру, Константинопольского патриарха Паисия, не слушал... Это истинно так. Всё, что ни говорил Антиохийский патриарх Макарий, исполнял Никон немедленно. А Макарий, конечное дело, и рад был поощрять его к преобразованиям, только бы денег побольше вытянуть. Потом вот ещё и судить его, Никона, примчался, хотя и запрещал Константинопольский патриарх Паисий ему на суд ехать. Экий он зловредный Макарий этот!

Но о Макарии не думал, как о враге, Никон. Ни о ком, кроме архимандрита Никиты и монахов кирилло-белозерских, теперь худо не думал бывший патриарх.

— Вот! — сообразил он наконец. — Дыньку бы, пожалуй, я покушал!

И так хорошо, так вкусно дыньку эту увидел, что пропали, скрылись за сочными ломтями её и патриархи вселенские, и Церковь Русская.

— Да откуль я ему в апреле дыню возьму?! — изумился, услышав пожелание Никона, архимандрит Никита. — Совсем из ума выжил!

Долго горевал, долго плакал Никон, что не дают ему дыньку скушать, государю пожаловался, но уже не было государя живу.

При новом государе Никона маленько подержали в самом Кирилло-Белозерском монастыре. То ли приближённые нового государя похлопотали об этом, то ли проклятия невинно убиенных соловецких мучеников к исполнению приняты были. Опять пришлось довольствоваться обычной монастырской пищей, стерлядей, в садке засидевшихся, кушать.

От расстройства совсем плох Никон стал.

И когда Фёдор Алексеевич, в пятый раз наведавшись в Новый Иерусалим, приказал вернуть строителя монастыря в его обитель, уже мало чего в Никоне от прежнего патриарха оставалось.

Ещё за два дня до прибытия царских посланцев оживился вдруг Никон и начал собираться в дорогу. Окружающие думали, что «в скорби и в беспамятстве сие творит», но царские посланцы действительно прибыли. Перенесли больного старика на берег Шексны, положили здесь в струг и повезли.

Почти всю дорогу Никон лежал.

Торжественным было его возвращение. Сгоняемые стрельцами, собирались на берегах Волги толпы людей. Многие со страхом шли, боясь антихриста воочию увидеть. Но антихриста не было — слабый, немощный умом старик сидел в струге. Многие плакали, глядя на него. Нешто он сотворил такую беду? Трудно было поверить...

Когда вышли в Волгу, Никон совсем ослабел.

Порою проваливался в забытье, бормотал что-то испуганное и непонятное.

Иногда казалось ему, что он совсем мал ещё, что по-прежнему живёт во власти злой мачехи, и ему хотелось убежать. Силою тогда удерживали, чтобы не выпрыгнул из струга. Иногда чудилось Никону, что Елеазара Анзерского, святого, который изгнал его из своего скита, видит. Говорили, что святой Елеазар во время литургии, совершавшейся Никоном, вдруг увидел на ученике своём «змия черна и зело велика». Бледнело лицо Никона, когда казалось ему, что святого старца зрит. Спутники Никона тоже волновались. Казалось им, что отходит Никон.

17 августа 1681 года, когда приплыли к вечеру в Ярославль, беспокоен стал Никон. Начал тревожно озираться, будто кто-то пришёл к нему...

Архимандрит Никита, провожавший Никона, понял всё, начал читать отходную. Дочитал, когда уже скончался бывший патриарх Никон.

Мёртвым привезли его в Новый Иерусалим. Здесь, в церкви Иоанна Предтечи, где ещё до суда своими руками вырыл себе могилу Никон, и погребли его. Но ещё почти три столетия непогребённым будет зло, которое принёс Никон Русской Церкви...

Хотя и приохотил Симеон Полоцкий своего воспитанника польские книжки читать, хотя и издан был царский указ, чтобы, являясь к царю, польское платье надевали бояре, но всё одно в России царю Фёдору царствовать пришлось. А в России царствовать — русским царём и будешь. Дела, которые батюшкой начаты, завершать нужно.

Раньше срока прибрал Господь батюшку. Сколько уже десятилетий за Украину воевали, а всё не кончается война. Теперь у турок, которым передала Польша Украину, отбивать её надо было.

Много дел, батюшкой незаконченных, осталось... Слава Богу, хоть с Никоном улажено всё. А тюрьма в Пустозерске так ведь и не построена...

Ещё когда только помер батюшка, сообщил в Новгородский Приказ пустозерский воевода, что присланных соловецких иноков сажать негде. Из Разрядного Приказа велели тогда перевести Аввакума, Лазаря, Епифания, Фёдора в Кожеозерский монастырь. Но пока выясняли, где этот Кожеозерский монастырь, как везти туда заключённых, совсем запутались и решили оставить Аввакума с товарищами на месте. Через два года великий государь своей грамотой известил об этом пустозерского воеводу. Ещё сказано было, что надобно укрепить тюремные помещения, коли они обветшали.

На эту грамоту пустозерский воевода сообщил в Новгородский Приказ, что тюрьмы действительно обветшали — насквозь прогнили закопанные в землю срубы, — но чинить их без лесу нет никакой возможности. Пустозерский воевода просил указать, «ис каких доходов те тюрьмы делать».

Долго в Новгородском Приказе чесали головы, обдумывая, что ответить. Где те доходы взять? В конце концов решили заменить Гаврилу Яковлевича Тухачевского. Послали в Пустозерск стряпчего Андреяна Тихоновича Хоненева.