Серебряное пламя - Сьюзен Джонсон

— Ты действительно намереваешься разыграть свои деспотические шарады? — спросила она негодующе, стоя перед ним в рубашке и нижних юбках.

— Я бы предпочел что-нибудь более спокойное или, по крайней мере, нейтральное, если быть честным. — Он пожал плечами. — Но Париж сделал тебя непримиримой.

— А в тебе Париж развил диктаторские наклонности, — заметила Импрес едко.

— Дорогая, — сказал Трей и издевательски вздохнул. — Если бы не наши разбитые надежды, мы были бы в раю. Но давай рассмотрим, какую пользу можно извлечь из нашей неудовлетворенности. Что касается меня, — сказал он с сардонической улыбкой, — то возможность переспать со вкусом всегда отвлекала меня от разочарования в жизни.

— Когда-нибудь, — спокойно заявила она, — тебя постигнет возмездие за все это.

Оно меня уже постигло, хотелось ему сказать. Это из-за тебя десять месяцев моей жизни пошли к черту.

— Если ты уже сыграла роль ангела-мстителя, то почему бы тебе не перейти к следующей роли? — спросил Трей вместо этого, тщательно удерживая свой голос в пределах дружеской беседы. — Вообще-то, ты слишком долго раздеваешься.

Нижние юбки были сброшены одна за другой под внимательным взглядом Трея. Но его возбуждение было менее бесстрастно, чем эмоции, которые он пытался ограничивать; оно становилось все более заметным по мере того, как она снимала юбки, и достигло своего апогея, когда на Импрес осталось всего два предмета одежды — рубашка и чулки. Он жестом показал, чтобы она быстрее заканчивала, и через секунду она стояла перед ним нагая.

— Теперь ты удовлетворен? — выкрикнула Импрес, отбрасывая чулки, ее волосы цвета дубленой кожи рассыпались по плечам, глаза сверкали.

— Едва ли. — Брови его небрежно поднялись. — Ты понимаешь толк в этих завлекательных любовных играх, радость моя. Но удовлетворение приходит позже. И я вижу, что ты проявляешь больше заинтересованности, я бы сказал, желания сотрудничать.

— Вовсе нет, — ответила она пылко, насмешливый тон вызвал ее отпор.

— А это что? — Он приподнял бронзового цвета руку и лениво указал на грудь Импрес.

Только теперь смущенная Импрес почувствовала, как из ее грудей каплет молоко, хотя переполнявшая обида делала ее, как ей казалось, невосприимчивой к намекам Трея.

— От меня это не зависит, — упорно стояла она на своем.

— Ну, хорошо, — сказал он спокойно, — будем считать это просто деловой проблемой.

— Очень хорошо, — заявила Импрес, энергично кивнув головой, тон ее голоса вполне соответствовал его кажущемуся безразличию.

Трей протянул руку, она на миг задумалась, но после его короткого «ну же» Импрес шагнула к нему и подала свою руку. Он спокойно уселся на постели, привалившись к спинке, и притянул ее ближе.

— Не могу же я допустить, чтобы ты испортила мою визитку, — пробормотал он, вытирая капли молока на ее грудях. То, что он так явно подчеркнул неосознанный порыв ее тела, унизило Импрес, краска бросилась ей в лицо.

Трей заметил яркие пятна румянца и небрежно заметил:

— Ты великолепная актриса, фантастическая скромность, после того, что мы испытали.

— Что еще ты хочешь? — спросила она тихим напряженным голосом.

Вместо ответа Трей наклонился и прикоснулся губами к ее груди. Он осторожно лизал поднявшийся сосок, нежно касался кожи вокруг, дразня ее одну секунду, вторую, пока Импрес взволнованно ждала, чтобы ее грудь испытала полное давление его рта. И, наконец, она дождалась — ее грудь оказалась в полной его власти, молоко капля за каплей потекло, колени задрожали, каждый нерв ее тела затрепетал от испытываемого удовольствия. Трей быстро поднял руки и поддержал ее за бедра, в то же время продолжая свою ласку и заставляя Импрес думать, что все тянется слишком долго… слишком долго. Ей не следует реагировать так остро, она не должна, подумала Импрес в следующий момент, отчаянно сражаясь с ослепляющими ощущениями. В нем было все, что она ненавидела в мужчинах, — высокомерие, эгоизм, наглость. Но грохочущее в ее сознании, барабанящее в ушах предчувствие наслаждения, распространяющееся через возбужденные нервные окончания, стирало логическую оценку, отбрасывало рассудочные мысли, заставляя корчиться в сладких муках желания. Импрес чувствовала, что влага появилась не только в ее грудях, но и в низу живота, горячий тропический поток тепла, затопивший ее, смывал всевозможные «не следует» и «не должна», заставляя забыть об изъянах характера Трея, требовал продолжения пьянящего восторга и его усиления.

Нежно и умело, с хорошо рассчитанной мягкостью, Трей сосал каждую ее грудь до тех пор, пока на ее коже не появился пунцовый румянец, и нестерпимое пламя желания не начало сжигать Импрес.

— Я думаю, — пробормотал Трей, оторвав, наконец, от нее губы, — мы излечились от безразличия. Ты не согласна с этим?

Хотя ее глаза были полузакрыты, а дыхание прерывалось глубокими беспорядочными вздохами, Импрес задела ленивая уверенность его голоса, и она упрямо прошептала:

— Нет.

Трей еще раз погладил соски.

— В одном мы можем прийти к согласию. По крайней мере, сейчас. Ты не должна испортить визитку.

Подобно эксперту, который знает, что делать дальше, он положил свои ладони на ее груди собственническим жестом.

Она похожа на богиню плодородия, думал Трей. Коснись меня, казалось, говорила она, я дам тебе радость, прильни к моей груди, и я дам тебе пищу. Его теплые руки блуждали по изящной кривизне линий ее груди, опускались вниз по ребрам к тонкой талии, гладили атласную кожу бедер и ягодиц. Лаская нежную разгоряченную плоть и светлые шелковистые волосы, Трей чувствовал поднимавшееся в ней волнение. Внезапно он замер, ощутив, как его собственная страсть разгорается в нем. Богиня плодородия обещала больше чем просто пищу, она предлагала живую красоту разгоряченного желанием тела, красоту, которую он хотел так сильно, что чувствовал пульсирующую боль, распространяющуюся по спине.

Его длинные пальцы скользнули во влажное средоточие, которое вызывало танталовы муки, деликатно погладили атласную мягкость кожи и проникли внутрь к самому волнующему центру удовольствия. И тогда Трей услышал ее глубокий блаженный вздох наслаждения. Полностью потеряв ощущение реальности, Импрес раскачивалась при каждом движении его пальцев, негромко постанывая и проклиная Трея за то, что он доставлял ей счастье. Ей бы следовало быть холодной и безразличной, не поддаваться на терзающие прикосновения, не жаждать, чтобы он занялся с ней любовью, не замирать от наслаждения.

— Пожалуйста, Трей… я не могу больше ждать, — прошептала она, — пожалуйста… пожалуйста.

Она готова раствориться в страсти, подумал он, основываясь на своем богатейшем опыте. Наконец-то он нашел свой земной рай и после долгих месяцев изгнания готов был войти через врата Импрес в этот рай.

Долгое изматывающее ожидание закончилось.

Трей отвел свои пальцы и отодвинулся от покрытой резьбой спинки кровати. Несмотря на то, что Импрес не сознавалась, она была распалена, распалена еще раньше, а его собственная страсть стала явной с первого раза, когда он увидел ее, приехав в Париж. Закончилось противоестественное принуждение; он собирался завершить сжигающее его страстное желание к прекрасной женщине, которая уехала от него, которая влекла к себе всех мужчин Парижа, которая отказывалась признать, что хочет его, но сейчас таяла в его объятиях, несмотря на злые слова. Импрес была точно такой же, как он ее помнил.