Эшафот забвения - Виктория Платова

– Ты-то точно пробьешься. Как ширнешься – так ипробьешься, – ядовито сказала Светик, она терпеть не могла Тему.

Уже давно герринщик Тема шастал к гашишнице Светику, котораявсем наркотикам, предпочитала аристократический кокаин. Тема любил играть нанервах Светика, особенно когда был под кайфом. Несмотря на запрет Братны, онрегулярно появлялся в группе, когда Светик находилась там одна, в обществетелефонов, кокаина и собственных безупречных ногтей, и ширялся на глазах уутонченного Светика обглоданными одноразовыми шприцами. По Теме это называлось“дурий эксгибиционизм” или “герин приветик”. При особенно яростных посещенияхиглы выскакивали из шприцов и втыкались не в Темины буйные вены, а в занавесииз гобеленовой ткани и персидский ковер под ногами. Обожавшая ходить босикомСветик несколько раз получала незначительные производственные травмы, а одинраз пострадала особенно сильно: обколовшемуся Теме удалось стащить с закрытойстеклянной полки Золотую пальмовую ветвь Братны и безнаказанно вынести ее за пределысъемочной группы. Он попался тогда, когда хотел продать приз директорукиностудии, которого ошибочно принял за иностранца, слоняющегося без дела.

Разразился скандал, хранительница пальмы Светик едва нелишилась места так же, как и Тема. Их спасло только то, что сам Братны отнессяк этой истории со здоровым юмором. И даже прибавил Теме (единственному вгруппе) зарплату, чтобы избежать в дальнейшем подобных эксцессов…

– Что у вас с руками, Ева? – неожиданно спросил Келли.По его лицу пробежала сочувственная гримаса.

– Ерунда. Открывала стекло и слегка ногти сорвала.Пройдет…

Зажужжал факс. Светик томно приняла его и углубилась визучение.

– О, – сказала наконец она, – из Праги. Еще однасоискательница на главную роль. Прыгают на Братны, как белки-летяги. Вот ведьдуры! Ты их в дверь, а они в окно этажом выше. Пишет, прочла сценарий вжурнале, понимаю, что опоздала, мечтаю работать с вами. И так далее.

– Да кто пишет-то?

– Актрисуля погорелого театра… – резюмировала Светик, –с Братны не соскучишься.

– Это точно, с Братны не соскучишься. – Я каталапустые, ничего не значащие фразы, как бильярдные шары. – Светик, если появитсяКравчук, скажите, что я его искала. Я буду в студийном кафе.

– Если только появится, – выгнула губы Светик.

Оставаться в группе больше не имело смысла, и я вышла,тихонько прикрыв за собой дверь.

"Половина на Петровке – половина в буфете”, очень мило.

…Из “половины” в буфете находились только Ирэн и Муза.Казалось, Ирэн плачет со вчерашнего дня, во всяком случае, ее яркий макияжхранил те же изъяны, те же следы слез, что и вчера: казалось, они вошли вупорядоченное русло. Ирэн и Муза основательно поддали коньяку и теперь сидели содинаково красными лицами.

– Привет, девочки! – Я деликатно присела на краешкестула.

– Сходи за стаканом, – хмуро сказала Муза.

Мое появление почему-то вызвало у Ирэн новый приступ слез.Под их неумолчный аккомпанемент я вернулась со стаканом, и Муза разлила коньяк.

– Ну, за усопшую Фаину Францевну.

Мы молча выпили.

– Господи, кому нужно было так поступить с ней? –причитала Ирэн.

– Ну, что уж тут. Кому суждено быть повешенным, тот неутонет, – ни к селу ни к городу брякнула Муза.

– Она ведь чувствовала что-то… Она предполагала такое.

– Ирка, ну где она такое могла предполагать? В своейбогадельне, что ли?

– Такая милая, такая добрая… Глубоко порядочныйчеловек, очень достойный. Я ее когда первый раз увидела… Мы с Яшей ездили –верите, сразу полюбила. А какая была актриса, как хотела сыграть!.. Да что явам говорю, вы же сами все видели…

– Видели-видели… Ты же знаешь Анджея, он и мертвогоиграть заставит. – В устах Музы, осоловевшей от коньяка и тихого обожанияБратны, это прозвучало откровенным издевательством. Но, поглощеннаянепритворным горем, Ирэн этого даже не заметила.

Муза взяла еще одну бутылку коньяка, и мы так же резвораспили и ее.

А когда подошла очередь третьей, в кафе появился Кравчук.

Он и сейчас не изменил себе: тот же строгий костюм,аккуратный пробор на прилизанной голове, идеально повязанный галстук. Он сразуже направился к нам, пожал плечо Ирэн, локоть Музы и мое предплечье: никакойэмоции на лице, кроме сдержанной скорби, смягчающей жесткие носогубные складки.

Привет, привет, змеиноглазый, тебя-то я и поджидаю.

– Ну что, – сквозь слезы спросила Ирэн, – ничегонового?

– Пока ничего, девочки, – осторожно подбирая слова,сказал Кравчук. – Вы искали меня, Ева?

– Да. Мне нужно с вами переговорить. Конфиденциально.

– Ну вот, крысы бегут с тонущего корабля, – ни к комуне обращаясь, сказала Муза, разом пожалев о коньяке, влитом в мою предательскуюглотку.

– Тогда пойдемте.

– Да, конечно.

Сопровождаемые полным негодования взглядом Музы иравнодушным взглядом Ирэн, мы покинули кафе.

– Не надеялся вас увидеть, – сказал Кравчук совершенноискренне.

– Вы знаете, в какой-то момент мне тоже показалось, чтоя вас больше не увижу, – совершенно искренне ответила я.

– Вы занимаете меня все больше и больше.

– Что уж говорить обо мне!

Обмениваясь ничего не значащими фразами, каждая из которыхтаила двойное и тройное дно, мы покинули студийный корпус и вышли на улицу.Подойдя к стоянке у корпуса, Кравчук гостеприимно распахнул переднюю дверьсвоего “Вольво”.

– Прошу вас.

Я села в машину, подобрав полы своего старенького пальто, исложила руки на коленях: изуродованные кончики ногтей еще раз напомнили мне отом, чего я и не забывала: вчерашний вечер на стыке Варшавского шоссе иКольцевой…

Кравчук устроился рядом и тотчас же вставил кассету вмагнитолу. По первым тактам я узнала “Прощальную симфонию” Гайдна. У этогоподонка, однако, отменный вкус.

– Не возражаете? – запоздало спросил Кравчук.

– Нет, если это не намек на мое безрадостное будущее, –ответила я. – Куда мы поедем?

– Куда хотите. Можем поехать пообедать куда-нибудь.Можем остаться здесь и посидеть в машине.

– Так, пожалуй, будет удобнее. Вы сегодня безтелохранителя.

– Сеня приболел. Такое иногда случается даже стелохранителями.

– Все мы люди.

Некоторое время мы молчали. Никто не хотел открываться,никто не хотел наносить удар первым – нет никакой гарантии, что не получишь вответ апперкот в незащищенный подбородок.