Валет червей - Виктория Холт

— А что будет с мужчинами? — возразила я.

— Их нельзя беспокоить.

— Я остаюсь здесь, — сказала я. Тетя Берта покачала головой, а Лизетта успокоила ее:

— Нам с тобой нечего бояться, тетя Берта. Ты служанка, и хотя я аристократка, Леон Бланшар — мой друг. Он обеспечит мою безопасность.

— Замолчи! — воскликнула тетя Берта. — Она покачала головой и повернулась, бормоча:

— Что же делать? Что же можно сделать?

— Ничего, — ответила я. — Просто ждать.

* * *

Мы ждали всю вторую половину дня. Стояла жара. Мне казалось, что я вижу все с какой-то особой ясностью. Возможно, именно так и чувствуют себя люди, смотрящие смерти в лицо. Я уже видела толпу, перед которой выступал Леон Бланшар, и могла представить себе этих людей, идущих на замок с кровожадным блеском в глазах. Я подумала о своей матери, выходившей из магазина и попавшей в самую гущу такой толпы. Я вновь представила себе, как уже бывало, карету, увидела перепуганных лошадей. Что она чувствовала в эти ужасные последние секунды? Я немало слышала о насилиях, захлестывающих целые города, и знала, что человеческая жизнь ничего не значит для этих людей. Будучи дочерью графа д'Обинье, я была их врагом. Мне рассказывали, как они повесили на фонарном столбе торговца, потому что решили, что именно он взвинчивал цены на хлеб.

Мне никогда не доводилось встречаться лицом к лицу со смертью, но я знала, что этот момент приближается. Я ощущала странную легкость в голове, отстраненность от всего. Страх, конечно, присутствовал, но это не был страх перед смертью, а лишь перед тем, что ей предшествует. Теперь я понимала, что чувствуют в тюремных камерах люди накануне казни.

Я посмотрела на остальных. Чувствовали ли они то же самое? Арман был слишком слаб. Он и без того уже слишком много страдал. Его товарищ находился почти в таком же состоянии. Софи? Я не думала, что все это слишком волнует ее. Жизнь не имела для нее особой ценности, хотя с момента возвращения Армана она несколько изменилась.

Лизетта? Лизетту я не могла понять. Все эти годы, в течение которых я считала ее своей лучшей подругой, она лелеяла ненависть ко мне. Я не смогу забыть торжествующее выражение в ее глазах, когда она прикидывала, каким именно образом можно посильнее ранить меня. Я не могла поверить, что все эти годы она и в самом деле ненавидела меня за то, что я была признана дочерью графа, а она считала себя тоже имеющей право на эту привилегию.

Но что вообще я знала о Лизетте? Что я знала о ком-либо, даже о самой себе? Люди сотканы из противоречий, и если кто-то всю жизнь терзается завистью, это должно наложить на него отпечаток. Да, менее всего я понимала Лизетту. Почему ее так волновал вопрос собственного происхождения? Она стояла на стороне революционеров. Она ненавидела аристократов и тем не менее настаивала, что она одна из них.

Мое внимание привлекло жужжание пчелы, бьющейся о стекло. Я подумала, как чудесно все-таки видеть живые создания, смотреть в синее небо, слышать мягкое журчание воды во рву. Все это я считала само собой разумеющимся, пока меня не поразила мысль, что, возможно, уже очень скоро я перестану видеть и слышать.

Тетя Берта сказала, что, по ее мнению, всем нам надо держаться вместе. Она бы перенесла мужчин в мою спальню, если мы ей поможем. Пусть, пока мы пребываем в ожидании, они лежат в моей постели.

Я согласилась, и с помощью Софи и Жанны мы перенесли мужчин.

Выглядели они очень плохо.

Я сообщила Арману о происходящем. Он понял меня, кивнул и сказал:

— Вам надо бежать. Вы не должны оставаться здесь. Оставьте нас.

— Нам просто некуда бежать, Арман, — возразила я. — И в любом случае мы не оставим тебя.

— Да, — подтвердила Софи. — Мы тебя не бросим. Арман разволновался.

— Вы обязаны это сделать! — воскликнул он. — Я знаю, что такое толпа. Тот день в Париже. А вы и понятия не имеете, на что они становятся способны. Они перестают быть нормальными мужчинами и женщинами. Они превращаются в диких животных…

Я сказала:

— Арман, мы не собираемся бросать тебя.

— Вы… — настаивал он, — вам следует уходить. Прислуга может оставаться. Они, наверное, будут в безопасности.

— Лежи, — скомандовала я. — Отдыхай, пока это еще возможно. Слуги уже и так ушли, а мы остаемся.

Долго тянулся этот день.

Софи сидела у моих ног на скамеечке. Жанна примостилась поближе к ней. Я понимала, что до тех пор, пока они обе живы, Жанна не оставит ее.

Я сказала:

— Софи, у тебя чудесная подруга — Жанна. Ты когда-нибудь думала о том, как тебе повезло, что у тебя есть она?

Она кивнула.

— Она любит тебя, — продолжала я.

— Да, она любит меня. Все остальные…

— Со всем этим покончено. Они никогда не были верными хоть кому-то. Шарль был неверен мне, а Леон Бланшар верен лишь целям, которые он преследует.

— Они ведь схватят нас, Лотти… Тебя, меня и Армана — из-за нашего отца.

Прислушивавшаяся к разговору Лизетта сказала:

— Они схватят и меня, но я буду в безопасности, поскольку Леон не позволит им причинить мне вред. Софи вздрогнула, а Жанна прошептала:

— Я никогда не допущу, чтобы они причинили вам вред, мадемуазель Софи.

Воцарилось долгое молчание. Мы все внимательно прислушивались Должно быть, все мы думали о том, что они могут и не дожидаться вечера.

— Как мне хотелось бы все вернуть назад, — произнесла Софи. — Я бы поступила по-другому. Я бы могла сказать, что потеряла все, — она прикоснулась к той стороне лица, которая была прикрыта чепцом, — но вот это помогло мне понять, насколько мне повезло с Жанной.

Жанна сказала:

— Не нужно, мое сокровище. Не расстраивайся. Когда ты плачешь, это вредно для лица.

Мы вновь погрузились в молчание, и я предалась размышлениям: если бы можно было все это предвидеть, если бы можно было все начать сначала… я бы действовала совсем по-другому. Я видела лицо Сабрины. «Не уезжай, просила она, — подожди возвращения Дикона». Мне на самом деле следовало подождать Дикона. Мысли о нем не покидали меня, как бы я ни пыталась от них избавиться. Но что было пользы думать о нем сейчас? Это значило лишь вновь и вновь упрекать себя за собственную глупость.

Мне следовало выйти за него замуж. Бог свидетель, я хотела этого. Я должна была действовать, пока была такая возможность. Мне следовало забыть все свои сомнения… мою решимость не соглашаться ни на что, кроме идеала.

Если бы я могла сейчас обратиться к нему… если бы я могла излить ему свои мысли о коварстве Лизетты, о неверности Шарля, о смерти… если бы я могла забыть все эти потраченные впустую годы… но теперь было слишком поздно.