Шаг за грань - Олег Верещагин

Казалось, он готов был тащить Антона с собой прямо сейчас. Даже за рукав хватал.

– Я… – начал Антон, но Юрка его перебил:

– А давай лучше мы сюда придем, если ты отсюда не хочешь уходить! Тут лагерем встанем, все равно же расчищать собирались! А?!

На миг Антон вспыхнул от злости. Тут его близкие погибли, а они хотят… но уже в следующий миг понял, что – странно! – это будет правильно.

Нельзя, чтобы наш мир полнился кладбищами. Нельзя охранять бесконечно руины и населять их своей памятью. Пусть будет костер. И мальчишки из столицы. И голоса. И песни. Пусть будут!!! Антон яростно стиснул зубы. Хотели, чтобы – так?! Чтобы кладбище?! Чтобы я сидел тут и изводил себя тоской и болью?! Не будет так!!! Не будет!!! Не дам и не позволю!!! Иначе получится, что они все-таки победили. Хотя бы здесь.

– Давай, веди своих, – решительно сказал Антон, вставая. – Тыщу лет не сидел у костра. Я ведь тоже… – он высвободил наружу два языка алого пламени.

– Ухххх!!! – Юрка прямо-таки обомлел и даже руку протянул – коснуться. Но огляделся и как-то немного притих. – А твой отряд, он… он тут? – понизил голос мальчик.

Антон кивнул. И на миг снова опустил глаза. Но только на миг. Потому что Юрка сделал очень странную вещь.

Юрка запел. И его голос – звонкий и ясный, как приказ перед боем, полетел в небо над руинами, оживляя их…

Горит закат вечерний, большой, как знамя,

И звезды невесомо встают над нами.

Они, изведав счастье и боль изведав,

Глядят глазами наших отцов и дедов.

На бруствере окопа солдат споткнется,

И сразу же над полем звезда зажжется,

Она взойдет над миром светло и строго,

По ней усталый путник найдет дорогу.

А мы шагаем дальше, мы есть, мы будем —

Дано такое право траве и людям.

И каждый, кто кончает свой путь бессонный,

Становится посмертно звездой высокой.

Горит закат вечерний, большой, как знамя,

И звезды невесомо встают над нами.

Глядят, благословляя, плывут, алея,

И оттого на свете нам жить светлее[31].

Антон изумленно смотрел на мальчишку. А тот неожиданно смутился – как смущаются такие мальчишки, когда делают что-то «немужское», – например, поют, – недостойное будущего воина… но к чему лежит душа. Это потом они понимают, что свою душу надо слушать внимательно. А в таком возрасте они просто стараются быть похожими на настоящих мужчин. И искренне верят, что мужчины не плачут…

…Антон повесил сброшенную куртку на торчащий прут арматуры. Закатал рукава. Посмотрел вокруг. Пока Юрка бегает за своими, кое-что можно начать делать руками. И он – мужчина – крепко взялся руками за первую косо выпятившуюся глыбу, сказав отчетливо:

А мы шагаем дальше, мы есть, мы будем —

Дано такое право траве и людям.

И каждый, кто кончает свой путь бессонный,

Становится посмертно звездой высокой…

Боли уже не было.

Ночью Его Императорскому Величеству Василию VI приснился сон.

Мальчик, идущий по бесконечной дороге – светлой полосе среди черноты. Сперва императору показалось, что это – Сашка, его старший. Но потом мальчик обернулся – со спокойным отстраненным лицом, – и Василий узнал себя. Мальчик печально поднял руку – и светлая полоса стремительно стала сворачиваться в тугой рулон, вспыхнула искрой и погасла, оставив лишь чувство падения в темноту – чувство ужаса.

Император проснулся.

В его покоях в Женеве было тихо. Только в коридоре отчетливо щелкнули шаги меняющегося гвардейца.

Император понимал, что погибнет. Это знание, пришедшее во сне, было настолько отчетливым и ясным, непреложным, что не казалось страшным или даже печальным. Но как? Где? Когда? Его судьба была неразрывно связана с судьбой Империи, более того, с судьбой Земли. Что должно произойти, чтобы он погиб? Поражение? Неужели все-таки поражение?! Он тщетно пытался осознать угрозу, спрятанную в предчувствии, – она не давалась, и Его Величество сердито сел в кровати. Щелкнул пальцами, включая лампу на столике. Удивился, что Вика… ах да. Ее Императорское Величество не в Женеве. Конечно. Война – это дело мужчин. Но Вика, наверное, помогла бы, почувствовала, растолковала.

Хотя – нет. Не надо. Брак по любви – такая редкость среди дворян, среди тех, кто принадлежит к Домам, – невероятная. Но Вика его всегда любила и любит. Не меньше, чем он ее, – и с куда большей безоглядностью. Пусть предчувствие остается с ним…

Но как? Когда?! Что ждет Землю, какие испытания, какая беда подходит к порогу? Он сделал еще одно усилие – пробиться через туман неясности, выкристаллизовать суть. Может быть, его жизнь – это плата за победу? Может быть, этого требует История?

Нет. Ничего.

Император досадливо вздохнул, взял со столика книгу, которую читал перед сном, – бумажную, старую. Мысли, записанные гением по призванию и убийцей по необходимости, в блокноте карандашом, на колене, среди радиоактивных развалин… Неужели он, прямой потомок того, кто писал эти слова, прикрыв страницу блокнота от снега капюшоном куртки, недостоин… Император задержал взгляд на строчках: «Благородство – это думать хорошо, говорить хорошо и поступать хорошо. Тот, кто спрашивает у других, что значит «хорошо», – лишен благородства». Он пролистал книгу – много раз читанную, вырывая из текста строчки, на которых сам собой задерживался взгляд…

Человек пал в тот самый миг, когда проклятие древних язычников: «Чтоб тебе умереть в своей постели от старости!» – стало мечтой большинства.

В глазах человекоподобного высшее мужество – умение приспособиться к любой ситуации. В глазах Человека – умение изменить любую ситуацию в соответствии со своим желанием.

Император отложил книгу – осторожно, бережно. Встал, накидывая халат. Подошел к окну, открыл его – широко, взмах, чтобы увидеть мерцающее под луной озеро и черный в ночи лес на его берегах. Стиснул зубы, представив себе Землю со стороны, какой он увидел планету, впервые оказавшись в космосе. Тогда он – совсем маленький – вдруг задохнулся от неожиданных и слишком больших для него жалости и любви и, вытянув ладошку, подставил ее под бело-сапфирово-изумрудный хрустально-хрупкий шар. И сам себе показался большим, сильным, ответственным… На плечи легли руки отца, и отец не стал смеяться или удивляться – нагнулся, и ухо щекотнул шепот: «Береги ее, Васька. Понял, слышишь?»

Тогда он кивнул. Закивал в полной уверенности, что сбережет это прекрасное хрустальное яблоко. Но сегодня во сне последние искры живого золота растаяли в черноте – остался страх. Отец, отец, как же ты был мудр, как смешон сейчас я…