Темная материя - Питер Страуб

Бретт Милстрэп шагал уверенно, едва сдерживая ярость безумца. Когда она посмотрела туда, где заканчивалась тупиком улица, она и там увидела Бретта Милстрэпа, маячившего с кривой ухмылкой на симпатичной мордочке по правую руку от Кита Хейварда. Бретт впереди ничего не знал о разъяренном Бретте, который тяжело ступал позади, ненавидя свое положение и мечтая поменяться местами с двойником. Каким-то образом Миноге удалось понять, что этот обмен невозможен. Бретт был жертвой такого недоразумения, такой ошибки, которую не исправить никогда.

И вот мы подходим к очередному поистине странному событию вечера. В тревожном пути по Глассхаус-роуд группа стала по-настоящему сплоченным отрядом — Минога остро чувствовала, как происходит это единение, и знала: другие тоже это ощущали, даже Хейвард и Милстрэп. И она поняла, что именно Ли Труа — центр группы. Не Спенсер, поскольку Спенсер, которого она сейчас любила до умопомрачения, должен стать механизмом, который «запустит» ее. Вряд ли он до конца отдавал себе отчет в этом: его тщеславие всякий раз давало сбой, страшась встречи с таким знанием. Сосредоточенность Мэллона на происходящем была краеугольным камнем его существования, но он едва ли наполовину осознавал свою истинную роль.

А роль Спенсера огромна, Минога это понимала. От него зависело все, ведь у нее ни за что не получится пойти до конца, если затея не удастся Мэллону. И надо было видеть его. Даже до того, как Дон привел их в небольшую низину на лугу, до того, как они увидели белый круг, сияющий навстречу, Спенсер чуть ли не светился от убеждения, что творит правое дело.

Минога думала, что объединившейся группой управляла трепетная вера Мэллона в то, что вечером они достигнут невероятного. Немного погодя даже Мередит как будто отказалась от страстного желания руководить всеми. И студенты — соседи по общежитию глазели на нее, как на идеальную женщину, сошедшую в сферу, лежащую за пределами исключительно чувственного. Эта сфера, полная намеков на переход в область потустороннего, раскинулась вокруг них. Когда они были готовы приступить, Минога обратила внимание, что вечер необычайно красив: подобного она в жизни не видела. Проклюнулись звезды, выкатилась луна — бледная поначалу, она наливалась все ярче и ярче, чем ближе подкрадывалась ночь. Гути по-прежнему не спускал с Миноги глаз, и она поняла: ему казалось, что звезды и светящиеся точки фар вдали становились вдвое красивее оттого, что освещали ее — Гути видел это, как видела и она: он не хотел пропустить ни мгновения.

Что же до Миноги, вот какое у нее было ощущение о намерениях Мэллона: он собирался заглянуть в себя и достать ключ, который позволит ей распахнуть душу и творить самые невообразимые дела, какие только придут в голову. В нем звенело острое желание достичь цели, он был сосредоточен, радостно наэлектризован. Мэллон был так красив, что аж больно смотреть: этот человек пришел в такое согласие с самим собой и поставленными целями, что вряд ли мог погибнуть, достигая их. Церемония не должна убить его. А это означает только, что он просто уедет в другой уголок страны. Такой вариант будущего не делал Миногу ни капельки счастливее, чем тот, о котором он объявил сразу, но все-таки это в миллион раз лучше смерти.

Она помогала мальчикам укладывать веревки перед белым кругом и раздавать свечи и спички, а ее переполняли ощущение сопричастности к чему-то высшему, радость и обожание горячо любимого Спенсера Мэллона, смешиваясь с болезненной уверенностью: что бы ни случилось сегодня, очень скоро она потеряет его навеки. Задумайтесь: не повлияло ли это на произошедшее потом точно так же, как жуткая болезнь Кита Хейварда? У Миноги на уме тоже были смерть и потеря, даже несмотря на то, что она вся трепетала от стремления к… завершению, которое вот-вот наступит.

Как только инвентарь был разложен, они словно задышали в унисон. Вдыхали и выдыхали одновременно — все разом. Минога вновь остро почувствовала единение со всеми. И не имело никакого значения, что ее и Мередит поставили рядом, — они казались частичками единого вещества. Взаимное отвращение никуда не делось, оно утратило смысл.

Подняли зажженные свечи и стали ждать, когда заговорит Мэллон. Гути вновь весь напрягся и пожаловался: мол, «они пришли», — и все, кто еще способен был думать, решили, что он говорил о собаках, так, Гути?

Пожалуйста, не отвечай, я знаю, ты тоже увидел что-то иное вокруг нас — нечто, прибывшее вместе с собаками. Что-то, прячущееся в стае. То, что ты увидел в прошлом году в тот день, когда мой муж и Дон повели тебя на прогулку по территории Ламонта. К тому времени ты узнал их настолько хорошо, что понял: это было прощание, и тебе стало ужасно жаль. Джейсон Боутмен очень удивится, что ты так сожалеешь о том, что он назвал темной материей, но это была именно она.

У Гути, наверное, чистейшее в мире сердце, раз оно способно на сострадание к чему-то подобному. Минога знает. Она тоже видела одного из них, до того как отправилась в свое долгое путешествие и очнулась в самом удивительном месте из всех виденных ею, самом безысходном… в конце путешествия, начавшегося с таким ощущением красоты, многозначности и целостности, почти наслаждения… Она очнулась вновь лицом к лицу с какой-то дрянью, которая начала двигаться туда-сюда, появляясь в поле зрения и исчезая, в ту секунду, когда Мэллон вздохнул и заговорил, запел. Так вот, это существо сказало ей, как заблуждается Спенсер, какой занимается ерундой, но как близко он подошел к прорыву, к которому стремился и который искал всю жизнь. Рыжебородый демон с завязанными в хвост волосами, гнилыми зубами и каким-то древним акцентом…

Хотя сначала… Сначала она превратилась в жаворонка. Самый красивый момент в ее жизни — такого уже не будет. Это как получить десерт перед ужином или помилование перед наказанием.

Гути, наблюдая за ней, понял: что-то случилось, в чем он не смог принять участие. Это пришло к ней слишком стремительно, слишком широко, чтобы кто-то другой мог присоединиться. Она была, так сказать, внутри переживания, которое ему недоступно. Единственная причина, Гути, почему она не погибла — потому что знала: тебе бы пришлось по душе происходящее с ней. И может, Спенсер Мэллон по-своему тоже любил ее. Он почувствовал, что она пошла дальше, чем он, и если завидовал, то не дольше секунды.

Воздух ощутимо уплотнился, заключив их словно в оболочку. Невидимые предметы, невидимые жизни стремительно мелькали и вертелись вокруг — она едва успела это заметить, поскольку Мэллон нашел слова или слова нашли его, и он запрокинул голову, расправил грудь, растопырил пальцы и исторг свою потрясающую песнь.

И тогда — понимаю, это звучит дико — она стала как бы двумя людьми, или одним человеком и одной душой, или чем-то вроде того. Душа жила в ее воображении, вот и все, что она знала. Гути видел, как это произошло, и Спенсер видел.

* * *

Спенсер не знал, и никто, кроме Гути, не знал о последнем толчке, отправившем Миногу в путешествие. Это страх, отвращение и потрясение, пронизавшие ее, когда она заметила возню в жухлой траве футах в десяти справа от круга. Это движение, эта активность означали, что круг нарисован неправильно — не в том месте. А Мэллон смотрел совсем в другую сторону. Кроме нее только Гути видел, что произошло.